Главными опорными пунктами русской позиции были с. Бородино справа, Курганная высота в центре и д. Семеновская слева. Высоты у Бородина заняли 4 батареи на 32 орудия.
У Семеновской были воздвигнуты три флеши (от французского fléché — стрела: насыпные валы углом вперед к противнику) с 52 орудиями (34. С. 121–122). Их сразу назвали Багратионовыми — ведь здесь начальствовал П.И. Багратион. На Курганной высоте за ночь с 6 на 7 сентября 800 ополченцев соорудили люнет (полевое укрепление, открытое с тыла, но защищенное рвом и двойным палисадом с фронта и флангов) для 18-пушечной батареи. Русские солдаты назвали ее «батареей Раевского», поскольку она была выделена из 7-го корпуса, которым командовал Н.Н. Раевский. Он, кстати, сам проследил за сооружением люнета и, когда все было готово, сказал: «Император Наполеон видел днем простую, открытую батарею, а войска его найдут крепость» (4. С. 338).
Наполеон почти весь день 6 сентября тщательно, «с величайшей подробностью» изучал систему укреплений и боевой порядок русских войск вплоть до сторожевых постов; он даже привлек к себе их внимание — «сделано было по нем несколько картечных выстрелов» (3. Т. 2. С. 165; 19. С. 131)
[599], Наполеон понял, что русский правый фланг почти неприступен, зато левый — уязвим. План его был прост: смять левое крыло русских, прорвать их центр, отбросить их в «мешок» при слиянии Колочи с Москвой-рекой и разгромить (17. С. 333; 39. Т. 2. С. 58–59)
[600].
Ночь накануне сражения враждебные армии провели по-разному. Наполеон обратился к войскам с приказом, который начинался словами: «Солдаты! Вот битва, которой вы так желали! Теперь победа зависит от вас!» Император подбадривал своих воинов, суля им в случае победы «изобилие, хорошие зимние квартиры, скорое возвращение на родину». Он искусно распалял их воинское тщеславие: «Пусть самое отдаленное потомство с гордостью вспомнит о вашей доблести в этот день! Пусть о каждом из вас скажут: «Он был в великой битве под стенами Москвы!»» (43. Т. 24. С. 207). Завоеватели, обрадованные возможностью сразиться наконец с врагом, который так долго уклонялся от боя, до полуночи веселились и пели (11. С. 46, 159; 44. T. 1. С. 347). Едва ли кто из них сомневался в победе.
С 2 часов ночи и до рассвета Наполеон скрытно перевел большую часть своих войск на правый берег Колочи вплотную к позиции русского левого фланга.
Этот маневр, засвидетельствованный не только французскими, но и русскими дореволюционными источниками (3. Т. 2. С. 170; 39. Т. 2. С. 46; 42. Т. 2. С. 16–17)
[601], а также К. Клаузевицем (18. С. 91), почему-то замалчивается в трудах советских и даже постсоветских (Ю.Н. Гуляев, В.Т. Соглаев, А.В. Шишов) историков. Между тем он существенно повлиял на ход сражения: Наполеон смог атаковать русское левое крыло в упор, а Багратион, отбиваясь от атак, не успевал получать подкрепления.
К началу сражения «Великая армия» расположилась таким образом: справа — корпус Понятовского, далее к центру — корпуса Даву, Нея и Жюно, кавалерия Нансути, Монбрена и Латур-Мобура под общим командованием Мюрата; слева остались за Колочей корпус Богарне и кавалерия Груши, в резерве — Старая и Молодая гвардия. Боевой порядок французов напоминал молот, обращенный ударной частью против левого фланга русской позиции.
Пока французские солдаты настраивались на битву как на праздник, сам Наполеон нервничал. Он верил в свою звезду, считал гарантированной победу, но боялся, что русские вновь увильнут от решающего сражения. Всю ночь он почти не спал, несколько раз спрашивал адъютантов, не ушел ли Кутузов, и часто сам выходил из палатки удостовериться, что огни в русском лагере горят (44. T. 1. С. 352).
Когда маршал Даву предложил ему обойти за ночь русское левое крыло крупными силами (до 40 тыс.) через лес со стороны Утицы, Наполеон счел эту мысль «превосходной» (17. С. 333)
[602], но, подумав, шутливо упрекнул Даву («Вы всегда хотите все окружать») и отклонил его предложение именно потому, что боялся «спугнуть Кутузова» (32. Т. 7. С. 264).
В русском лагере всю ночь перед битвой царили тишина и величавое спокойствие. Кутузов не обращался к войскам с приказом. «Не время было витийствовать», — заметил его адъютант А.И. Михайловский-Данилевский (24. Т. 2. С. 212). Незачем было и подбадривать русских солдат. Все они сознавали, что на карту поставлены не «изобилие» и «хорошие зимние квартиры», что вопрос стоит так: «Быть или не быть Москве и России» — и решение этого вопроса зависит от них. Вся армия готовилась стоять насмерть. Солдаты и офицеры облачались в чистое белье, отказывались, вопреки обычаю, пить водку (11. С. 45, 46).
В ночь перед сражением по лагерю пронесли икону «покровительницы России» — Смоленской божьей матери, за которой шел с обнаженной головой и со слезами на глазах сам Кутузов впереди всего русского штаба. «Сама собою, по влечению сердца, — вспоминал очевидец этой торжественной сцены, будущий декабрист Федор Глинка, — 100-тысячная армия падала на колени и припадала челом к земле, которую готова была упоить до сытости своею кровью»; «это живо напоминало приуготовление к битве Куликовской»
[603]. Французы, которым было видно и даже, отчасти, слышно это «приуготовление», иронизировали над ним: им казалось, что русский военачальник мог говорить своим солдатам только «о небе, единственном убежище, что остается рабам. Во имя религии и равенства он призывал этих закрепощенных защищать имущество их господ»
[604].
В 5 часов утра задремавшего Наполеона разбудил адъютант маршала Нея. Маршал просил разрешения атаковать русских. Наполеон вышел из палатки с возгласом: «Наконец они попались! Идем открывать ворота Москвы!» В это время над русским лагерем засветились первые лучи солнца. «Вот солнце Аустерлица!» — воскликнул Наполеон (44. T. 1. С. 355, 356), вспомнив о самой блестящей из своих побед. Но он ошибся. На этот раз всходило солнце Бородина.
День Бородина
К 5 часам 7 сентября вся французская армия уже изготовилась к атаке. Появление Наполеона на его командном пункте перед Шевардинским редутом она встретила громовым (почти в полтораста тысяч глоток) кличем «Vive l'empereur!»
[605]. Так она приветствовала своего вождя перед каждым сражением, предвкушая победу. «"Vive l'empereur!", этот клич, достигая другой стороны, как положительно свидетельствуют наши участники войн того времени, — читаем в одном из юбилейных изданий 1912 г., — вызывал мороз по коже у людей, даже весьма неробких, а у многих открывалась медвежья болезнь»
[606]. Но под Бородином «другая сторона» не испугалась ни этого клича, ни того, что за ним последовало. Французы, кстати, в ответ на русское «Ура!», которое слышалось как «Au rat» («На крысу!»), кричали: «Au chat!» («На кошку!»)
[607].
