Я начала подсчитывать в уме, но потом такая: «Погодите-ка, откуда он знает, сколько раз это было?» Снова взглянула на фотографии и заметила, что все снимки сделаны с одной точки: ручной мальчик сидит в ногах моего футона, а само изображение расположено под таким углом, будто человек, державший камеру, стоял в изголовье кровати, так что, думаю, я бы заметила. Тут меня снова озарило, вспомнилась самая первая ночь с Майлзом: он берет у меня новый косяк, а затем глядит вверх, на стену, и заговорщицки подмигивает…
«Мой плакат с Марлен Дитрих»
«С Глазу на Глаз», – сказал Диксон.
Я облажалась. Я так облажалась. Плакат с Марлен Дитрих был у меня с поступления в Беркли и висел над каждой из моих кроватей, а если Марлен была стукачом «Паноптикума»…
«Я облажалась, – банка газировки уже опустела, а голова моя словно раздулась и напрочь оторвалась от тела. – И когда же придут копы?»
«С чего бы им здесь появляться?»
«Потому что… я – преступница».
«Да, так оно есть, – сказал Диксон. – И будь я сотрудником правоохранительных органов, то с радостью увидел бы вас запертой в клетке. Но я работаю на организацию, а организация не борется с преступностью, она борется со злом».
«То есть вы говорите… это не зло?»
«Это безответственность. И ужасающий эгоизм. Вы были, разумеется, достаточно взрослой и должны были все понимать. Но, кажется, действовали без злого умысла, и насколько можно объективно судить, большинство этих молодых людей не пострадало от общения с вами».
Я не пропустила оговорку: «Большинство из них?»
«Почему бы вам самой не сказать, кого я имею в виду?»
Мне не пришлось гадать. Я обернулась к череде фотографий, к снимку в правом нижнем углу, к своему самому последнему ручному мальчику – Оуэну Фарли.
«Девятнадцать лет, – проследил за моим взглядом Диксон, – Не староват для вас?»
«Нет, – ответила я. – В том, что имело значение, он был самым юным из всех. Похожим на… – я замешкалась, понимая, что собираюсь себя похоронить, но выбора особого не было, и продолжила. – Похожим на мальчика из рассказа Анаис Нин. Невинным. Или нет, не невинным. Нежным. Хрупким».
«Уже что-то. Расскажите мне о том, что случилось».
«Вы и так знаете».
«Я хочу услышать вашу версию».
Ну, мне реально не хотелось об этом говорить, но Диксон не отводил глаз, а покалывание в запястье стало невыносимым, так что я наконец сдалась и рассказала ту историю.
К середине осени все эти дела с ручными мальчиками начали надоедать. Наверное, исчезла новизна. Ведь подростки, знаете ли, на самом деле не такая уж интересная компания. В смысле, даже Майлз со всем, что было в его голове, не то чтобы много разговаривал.
Так что я заскучала. Произошли и другие события. Мой босс из винного, наконец, переосмыслил тот факт, что я со своей системой чаевых рискую его лицензией; он не просто меня уволил, но и удержал последнюю зарплату, сказав, что сдаст меня, если я хоть заикнусь о ней. Я задолжала за аренду квартиры и к тому же покупала слишком много дури, что еще сильнее ударило по карману, становилось все труднее выбираться по утрам из постели, начали появляться проблемы на другой моей работе…
Такой снежный ком получается, верно? А потом, в один прекрасный день, нежданно-негаданно раздается звонок от Карлотты Диас. Она только что купила дом в Бодега-Бей, и – не хотела бы я приехать? А я бы с удовольствием, здорово уехать из города на какое-то время, стать обычной, разобраться с мыслями и начать все сначала. Так что ответила Карлотте: «Да», и мы договорились о дате.
Незадолго до отъезда я возвращалась с работы, закрыв последнюю смену в закусочной, и увидела его.
Он был уличным проповедником. Я так никогда и не узнала, откуда он взялся, но, должно быть, из какой-то маленькой церкви в городке у черта на рогах, где детей растят под стеклом. Не знаю, что привело его в Сан-Франциско, но он минут пять как сошел с автобуса. Стоял на тротуаре в центре Тендерлиона, вещая об Иисусе перед кучкой шлюх-трансвеститов. Проститутки, как в старые добрые времена, насмехались над ним, но он не отвечал на издевки – не толстокожий, понимаете, просто бестолковый. Шлюх называл «дамы», и по тому, как он это произносил, вы бы догадались, что тут не сарказм или политкорректность. Штучки с переодеваниями он попросту не догонял и думал, что перед ним настоящие женщины.
Вот я и остановилась понаблюдать за этим балаганом, ясно? И настолько мальчишка был зеленым, настолько наивным, что я вдруг подумала: «Стоит мне только захотеть, с легкостью приведу этого мальчика домой и реально взорву ему мозг».
Можете верить, можете нет, но для меня это было отправной точкой. То есть с другими ручными мальчиками все ограничивалось забавой и бесплатной работой по дому. В первый раз я осознанно прикидывала задурить голову какому-то малышу… И отчасти понимала, что идея плохая, что я переступаю черту, заходить за которую не хочу. В обычных обстоятельствах и не стала бы. Но меньше чем через неделю я уезжала к Карлотте, и это слегка изменило расклад. Словно разумному человеку, который никогда не прикасался к героину, в последнюю ночь перед полной завязкой кто-то предложит снюхнуть дорожку…
Так что я реально обдумывала соблазнение юного проповедника. И все-таки, наверное, не пошла бы на это, но паренек вдруг заметил меня и сказал: «Мэм, могу я поделиться с вами благой вестью?» И, видимо, было совершенно очевидно, что творилось в моей голове, поскольку одна из шлюх крикнула: «Сладкий, думаю, она сама собирается поделиться с тобой благими вестями!»
А я… я просто улыбнулась и переступила черту: «С радостью послушаю тебя, но придется пойти со мной».
«С вами, мэм? – спросил он. – Куда?»
«В мою квартиру. Мне нужно дать ногам отдохнуть. Ты голоден?»
Легче, чем щелкнуть пальцами. Он послушно зашагал следом.
И вот что еще странно: я рассказываю это Диксону, правильно? И он в упор таращится на меня сквозь свои очки, но даже здесь и сейчас, даже зная, что случилось, я начинаю погружаться в историю. В смысле, отчетливо вспоминаю, как все было в тот день: идем по улице, малыш под боком болтает о любви ко Христу, а я чувствую себя львицей, ведущей ягненка в свое логово…
И я вот дошла до той части, где мы уже в квартире, и я буквально – помоги мне, Боже, – предлагаю мальчику молоко с печеньем, а сама ныряю в спальню, чтобы «переодеться во что-нибудь более удобное». И тут экран снова ожил, и внезапно включилась запись происходящего на кухне.
Картинки было две – крупный план и широкоугольный. Для первого они, должно быть, установили «Глаза» на одном из эльфов с коробки печенья, а второй, думаю, сделали жестянкой «Квакера Оатса»
[21], стоявшей над раковиной. На видео я выходила из спальни в полупрозрачном кимоно. Я уже говорила: я в курсе, что совсем не подарок с небес. Но если притворяешься миссис Робинсон
[22], и не нужно быть сногсшибательной, достаточно иметь, ну, вы понимаете, презентабельный вид. Но на экране я выглядела реально плохо, ужасно… Полагаю, все эти мои препараты нанесли больше вреда, чем я себе представляла. Темные мешки под глазами, кожа в пятнах, вместо волос – цирк уродов и, знаете, у меня нет проблем с усиками, но клянусь, над верхней губой была заметна тень. Я была почти что каргой.
