Они сели в машину, а когда отъезжали, я увидела, что сердитый доктор говорит с кем-то по рации, и подумала: «Если даже украинская старуха еще не позвонила в полицию…»
Я побежала наверх и переоделась. Взяла полиэтиленовый пакет, сунула в него столько марихуаны, сколько смогла, и спрятала в глубине шкафа вместе со своим тайником для дури. Потом ушла по пожарной лестнице – показалось, что слышу на улице сирены, – и держалась подальше от дома.
Позвонила Карлотте и спросила: «Ничего, если приеду на несколько дней раньше?» Она сказала: «Конечно», так что я взяла напрокат машину, раздобыла несколько коробок и немного валиума, а после полуночи вернулась в квартиру за вещами. Собрала только самое необходимое – мебель пришлось оставить, не страшно, бо́льшая ее часть все равно не была оплачена.
Когда я упаковывала вещи, появился Фил.
– Посреди ночи?
– Да, я же говорила, у него дар понимать, когда он мне нужен. «Фил, – сказала я, – думаю, я сильно облажалась». И он такой: «Да, я пытался тебя предупредить…» А потом просто сидел грустный, что заставило меня собираться еще быстрее. К рассвету я закончила, а к утру была в Бодега-Бей. Конец истории.
– Вы ни разу не звонили в больницу, чтобы узнать, что случилось с мальчиком?
– Если вы повели себя как приличный человек, то это не считается злодеянием. Я так думала: кроме полицейских типа офицера Дружески, копы, как правило, ленивы, и отследить меня до Карлотты будет довольно сложно; они стали бы напрягаться, только если бы малыш умер. А раз о копах и слуху нет, значит, он в порядке… Мне этой истории так и не вспомнили. Даже после того, как я вернулась в Сан-Франциско, – вы понимаете, у меня потом были и другие терки с полицией, но дело об уличном проповеднике никогда не всплывало. Так что я убедила себя, что меня пронесло, и поклялась усвоить этот урок.
– И усвоили?
– Эй, после того-то дня? Прошло полтора года, прежде чем я снова занялась с кем-то сексом, и парню было примерно тридцать пять – вполне зрелые тридцать пять.
Так что я, как и сказала, посчитала, что мне повезло, и двинулась дальше. Попыталась забыть обо всем, понимаете? Но «Паноптикум» никогда не забывает. У них случаются промашки или осечки, но раз они узнали о чем-то, то никогда не забудут… И если правда наконец всплывет наружу, все оправдания, что казались тебе такими умными, прозвучат как полная ерунда, которой они на самом деле и являются.
Итак, я закончила свою историю и замолчала, глядя на видеостену – теперь там была лишь фотография Оуэна Фарли, – ожидая, что Диксон вынесет окончательное решение. Но тот тоже ждал, повернувшись ко мне, но сосредоточившись на точке в полдюйме перед его правым глазом. Маленький экран компьютера мерцал, как сумасшедший, и мое запястье кололо так сильно, что рука онемела.
И вот наконец я просто выпалила: «Я убила его?»
«Убили? – переспросил Диксон. – Интересный выбор слов».
«Правильный выбор. Вы сами сказали, что я была безответственной. Хотя все понимала. Так что если он умер, это на мне. Если он лежит где-то в коме или заперт в психушке, это тоже на мне. Я принимаю на себя ответственность, понятно? Никаких оправданий… Что бы вы ни собирались сделать со мной, просто делайте».
Тикали секунды, я почувствовала покалывание еще и в затылке. Подумала: вот куда собирается выстрелить другой оперативник «Злых Обезьян», который крадется ко мне и ждет кивка Диксона. Я попыталась взять себя в руки.
И тут, рассеивая наваждение, зазвонил сотовый. Диксон раздраженно сжал губы и вынул телефон из кармана. «Да? – произнес он. – А, это вы… Не знал, что следите за сеансом… Да, сейчас я смотрю на результаты. Назвал бы их неубедительными, но собирался… Вот как… Вот как… Есть фактор, о котором я не знаю?.. Вот как… Ну, полезнее было бы узнать об этом раньше… Да, я понимаю… Конечно, это ваше решение, но для протокола, я не думаю, что разумно… Да… Да… Как пожелаете…»
Он захлопнул телефон, обернулся и нажал клавишу на ноутбуке. Экран компьютера потемнел. Видео-стена тоже погасла.
«Вы можете идти», – сказал Диксон.
«Что? Но как же… Вы так и не ответили на мой вопрос».
«Оуэн Фарли жив. Не благодаря вам».
«Но он хотя бы в порядке? Что с ним стало? Он…»
«Не испытывайте судьбу», – резко одернул меня Диксон.
«Хорошо… Но когда вы говорите, что я свободна, это значит… Я чиста? Я все еще в „Злых Обезьянах“?»
«Пока, да, – сказал Диксон. – Если только…»
«Если только что?»
«Если только не хотите в чем-то еще признаться».
«Нет. – Я поддела браслет и легко его сорвала, а затем начала массировать руку, возвращая ей чувствительность. – Нет, все в порядке. С исповедями на сегодня покончено».
«Тогда выметайтесь. И, Джейн?»
«Да?»
«До встречи…»
белая комната (V)
– Любопытно, – говорит доктор.
– Что?
– В дополнение к моим здешним обязанностям я иногда провожу беседы на объекте под названием «Рэд Спрингс», в пустыне. Это…
– Тюрьма для насильников, – говорит она, ее щеки багровеют. – Знаю. Видела знак по пути в Вегас.
– Жестоких насильников, – говорит он, но уточнение не успокаивает ее негодование. – Я общался уже более чем с сотней из них и определил для себя две основные категории: социопаты и те, о ком предпочитаю думать, как о злоумышленниках.
Она по-прежнему пламенеет:
– Социопаты – это те, кто не чувствуют вины.
– Очень хорошо. Большинство людей считает, что социопаты не отличают хорошее от дурного, но это, разумеется, не так. Они понимают разницу – достаточно, чтобы сообразить, что нужно скрывать свои поступки – им просто наплевать на нее.
– Злые обезьяны.
– О, злоумышленники тоже злые обезьяны, и, в некотором смысле, их труднее понять. Социопаты подобны марсианам: их моральное безразличие очень странно, но, по крайней мере, их поведение с ним согласуется. Злоумышленники же обладают нормальной совестью. Они испытывают чувство вины и способны раскаяться. Но не позволяют ничему такому себя остановить. Что подводит меня к следующей мысли, – продолжает доктор. – Еще один способ отличить социопатов от злоумышленников – тип лжи, которые те используют. Социопаты врут другим людям. Злоумышленники поступают так же, но сначала они обманывают себя. А чтобы оправдать свои поступки, часто выстраивают очень сложные фантастические сценарии…
Ее ярость наконец рассеивается. Она фыркает:
– Так вот ваша новая теория? Я придумала организацию, чтобы помочь себе справиться с подавленным чувством вины за ручных мальчиков?
– Думаете, это глупая идея?
