— Надо же из чего-то составить клад Селиванова. Да и… одну штуку следует испытать. Увидишь!
— Можно обойтись и без клада, ведь духи безбожно врут.
— Нет, — беззвучно рассмеялась Ульяна, изображая хохот Мефистофеля, — я собираюсь отомстить господину банкиру за его чрезмерную назойливость…
Ромэн ожидающе замер.
Посерьезнев, Ульяна оглядела его взглядом медленным и оценивающим, словно прикидывая, посвящать ли мальчишку в очередной свой план.
— Биреев держит ювелирную лавку в доме Путилова, — все-таки проронила она с неохотой, — на первом этаже; вход с улицы. Ночью лавку сторожит отставной солдат. Мы обчистим магазин банкира и подсунем вместо клада скопцев его же безделки. Превесело будет.
— Не рискуем ли мы чрезмерно всем предприятием?
— Ничем мы не рискуем. Святки накануне, все заняты приготовлениями к праздникам. Пока обнаружат грабеж, пока Биреев клад отыщет, мы уже будем катить в чудесном поезде, в вагоне-люксе Трансъевропейского экспресса по пути в Берлин. Будь спокоен. Я уверена, Петр Евгеньевич не скоро оправится от… потрясения, которое я ему приготовила.
И отправились они ночным Петербургом до Васильевского острова, хрустя валенками по заметенным порошей улицам, вдыхая свежий морозный воздух и предвкушая приключения. Лавка Биреева недалеко располагалась, лишь в получасе ходьбы от Ковенского переулка. Ульяна надела беретку гимназистки, старенькое потрепанное пальто, поверх крест-накрест обмоталась пуховым платком. Ромэн нацепил шапку-ушанку и старенький полушубок.
Явились к месту, встали у дверей лавки.
Ульяна оглянулась и тут как давай вопить что есть мочи. Вцепилась в рукава Ромэна и кричит, мол, убивают, помогите, спасите. Тот даже опомниться не успел, как вдруг из дверей лавки выскочил означенный сторож с ружьем. Отпустив Ромэна, Ульяна бросилась к сторожу, повисла на его шее и, всхлипывая, принялась рассказывать, как ее чуть не убил ночной грабитель, указывая в ту сторону, куда скрылся перепуганный Ромэн.
— Успокойтесь, барышня, — пытался вставить хоть слово бывший солдат промеж бурного потока сбивчивого стрекотания незнакомки. — Отчего ты, дуреха, так поздно разгуливать по улицам удумала?
— Я к аптекарю шла, маменьке плохо стало, сердечных капель надо было…
Сторож оторвал наконец от себя девушку и отстранился, поморщившись, словно от боли.
— Чем это ты меня исколола, булавкой какой, что ли? — потирая плечо, проронил он.
— Ой, это, верно, брошь расстегнулась, простите!
— Горе луковое на мою голову в такую ночь! Брр, мороз небывалый.
— Поймайте этого негодяя, пожалуйста, — продолжала пронзительно пищать Ульяна. — Он туда убежал, вон, видите, прячется. Мне теперь домой обратно идти страшно, он за мной непременно ведь увяжется.
— Что за негодяй? Кто такой?
Сторож досадливо покачал головой, но все же вздернул на плечо ружье и с неохотой двинул по следам Ромэна. Юноша опасливо и недоуменно выглядывал из-за угла соседнего дома и, видя, что неумолимый сторож пошел прямо на него, дал деру в самый темный переулок. Бежит и слышит по снегу грузные шаги преследователя. Тот уже и догоняет, сопит в спину, русской бранью сыплет. Но вдруг покачнулся, сделал несколько неуверенных шагов и рухнул как подкошенный. Через секунду, словно из ниоткуда, появилась Ульяна.
— Снимай с него одежду, переодевайся, бери ружье и — в лавку, — скомандовала она.
— Элен! — выдавил перепуганный Ромэн дрожащим голосом и с придыханием от быстрого бега. — Почему ты ничего не сказала мне прежде?
— Прости, не удержалась, — захихикала девушка. — Но ты хотел острых ощущений. Вот они — на, пожалуйста, острые ощущения. Одевайся. Слышишь, люди из соседних домов повылезали на шум? Ты должен сказать им, что нет причин для волнений, и скрыться внутри магазина.
— Я?
— Они подумают, что ты сторож. Махнешь рукой и произнесешь одно слово: «Ерунда».
— Ер-рунда, — послушно повторил Ромэн.
— Нет, не пойдет, — проворчала Ульяна. — Слишком грассируешь. Тогда лучше: «Пустяки».
— Пустяки.
— Не пустя́ки, а пустяки́.
— Пустяки́.
— Умница, — похвалила его девушка и, приобняв за плечи, звонко расцеловала в обе щеки. — Собери в мешок побольше безделушек и возвращайся сюда. Мы переоденем и перетащим этого бедолагу в лавку. Только ты там не тяни, а то ведь мужик околеет, мороз нынче аж до костей пробирает.
Еще до петухов импровизированный клад был спрятан в подвале дома Михайловых за грудой старья, к которому лет сто никто не прикасался, хоть и говорили, что давно клад оный исправно здесь искали. Ульяна постаралась не нарушать стройной конструкции из старых стульев, сундуков, пыли и паутины. Обернула украшения в старый чехол, припудрила его горсткой пыли и сунула в самое основание груды хлама.
Ромэн уселся с книгой в библиотеке — стеречь нити и ждать. Когда камин поостынет, он приклеит к стенкам дымохода несколько мешочков с цинковым порошком. Потом нужно уследить, чтобы не стали разжигать огня ранее девяти вечера.
Так целый день он и просидел, не заметив в азартном ожидании вечера, как быстро течет время. Благо в столице государства Российского зимний день был столь короток, что порой казалось, его нет и вовсе, только утренние сумерки слегка посветлели, а уже и солнце садится.
Дом ходил ходуном, во всех комнатах горели свечи и лампы, сильно пахло керосином и хвоей, хозяева готовились принять больше гостей, чем обычно. Порой заглядывали к юноше и недоумевали, отчего тому на ум пришла вдруг фантазия остаться в одиночестве в такой чудесный веселый зимний день. Отказался сходить с девушками в Юсупов сад, ни к завтраку, ни к обеду не явился, и даже когда двери в гостиную открывали, где елка стояла, украшенная сотнями восковых свечек, тоже библиотеку не покинул.
— Вы не заболели? — волновалась Дарья Валерьяновна, с беспокойством взирая на Ромэна.
Юноша пытался скрыть яркий румянец и легкую дрожь, низко опуская по-прежнему перебинтованную голову и нарочито прижимая ладони к щекам. До того волнение захватило все его существо, что он начинал заикаться, хвататься за волосы, отстукивать зубами дробь, мечась и не зная, как лучше себя вести.
— Не приказать ли прибавить еще дров в камин?
— Нет, нет, — болезненно вскакивал он, — я умираю от жары…
— Отправились бы проветриться. На катке сегодня маскарад.
— Благодарю, — и снова Ромэн склонялся к книге.
Когда о нем ненадолго забывали, когда за дверью воцарялась тишина, он вставал и принимался вышагивать, вспоминая свои реплики и жесты. Словно молитву, словно трудно поддающийся урок, он твердил несколько коротких русских фраз, которые собирался сказать при встрече и при прощании с дежурным на вахте полицейского Архива. Откашливаясь и кряхтя, он репетировал манеры господина Михайлова, размахивал руками и тряс головой, возвращая на макушку импровизированный чуб, или теребил воображаемые подусники, как это часто делал разыгрываемый им персонаж. А едва вновь раздавались шаги за дверью, снова бросался к книге.
