— О господи боже, — стонал банкир. — Не надо прошу вас! Врача, врача…
— Врач не помогать здесь, — прошептала Ульяна таким глубоким, грудным, ласковым голосом, словно в любви признавалась, и опустилась рядом с несчастным на колени. — Простите меня, Петр Евгеньевич…
«Всегда, — учила она Ромэна, — говори с теми, чью бдительность ты желаешь усыпить, так, словно признаешься в любви, и тогда противник окажется в твоей власти. Помни, власть любви безгранична. Пользуйся ею, но не угоди сам в сети того, кто, быть может, пользуется таковой властью с не меньшим мастерством, чем ты».
Закрыв глаза, Ульяна глубоко вздохнула и, словно над клавесином, вознесла над распростертым банкиром руки. В одной из ладоней меж пальцами был зажат осколок иглы. Банкир инстинктивно сжался, дернулся.
— Простите меня, миленький, Петр Евгеньевич, надо демона изгнать.
Ее ладони заскользили по лицу, шее, рукам, оставляя едва заметные уколы на коже. Бедный Петр Евгеньевич вскрикивал. И не от боли даже, а от осознания своей ничтожности и беспомощности перед властью сил, над которыми смел потешаться, от неожиданности, от непонимания, что же так пронзает тело, словно током.
Несколько минут Ульяна творила свой ритуал, сидя на коленях, вскидывая ладони и опуская их к телу одержимого демоном. Она то читала ритуальные заклинания на неведомом никому языке, сочиняя его тотчас же, на ходу, то склонялась к щеке и уху жертвы. Она шептала слова утешения таким располагающим, нежным манером, точно мать утешает дитя, точно Тристана умоляет Изольда, что в конце концов банкир стал смирным, на все прикосновения реагировал как пациент, доброю волей явившийся к зубному врачу. Из-под опухших век он глядел на медиума, провожал движение ее рук с огромным вниманием и преисполненный искренней надеждой на выздоровление. И мужественно жмурился, когда та опускала пальцы. Со всей силой неведомого им прежде суеверия уверовал Биреев в магическую силу этой девушки.
Постепенно она перестала колоть его иглой, а просто держала за руку. Прикрыв веки и монотонно раскачиваясь, тихо напевала ритуальные песнопения, тоже мастерски выдумывая их на ходу. Гости притихли, не дыша, не шелохнувшись, очарованные голосом и движениями, слушали ее.
Когда действие камфары прошло и цвет лица банкира из кирпичного стал едва розоватым, Ульяна открыла глаза, выпустила его руку. Банкир глядел на нее с щенячьей преданностью, как на святую. Теперь этот человек мог для нее и горы свернуть, только вот пока не было такой надобности. Устало улыбнувшись ему и погладив по взъерошенным влажным волосам, Ульяна поднялась и мелкими шажками отправилась в самый дальний угол комнаты.
Под молчаливыми взглядами гостей, в которых уже горело восхищение, она словно проплыла над полом. А многие так и подумали, что ее стопы под длинной юбкой почти не касались пола, до того искусно она могла семенить ножками. Совсем как японские гейши.
Как-то, будучи в Петербурге юной несмышленой барышней, посещала Ульяна театр «Кабуки». И очень большое впечатление на нее произвели актеры — пусть и мужчины — передвигавшиеся по сцене так, словно рассекали на коньках с маленькими колесиками, надежно упрятанными под длинными кимоно.
Господам приглашенным понадобилось некоторое время для того, чтобы прийти в себя. Минут пять в комнате, кроме тяжелого дыхания банкира и тиканья ходиков, слышно ничего не было. Потом как-то очень скоро и живо люди разобщились на две стороны. Одни окружили Ульяну, засыпая ее вопросами и словами утешения, другие — наказанного Биреева.
Девушка какое-то время неохотно отвечала, перемежая речь непонятными словами и убедительным колдовским бормотанием, продолжала изображать смятение и усталость. Потом она велела перенести банкира в другую комнату и уложить в постель. Сказала, что тому лучше несколько дней придерживаться постельного режима, ибо пребывание в теле демона у простого смертного отнимает не только физические силы, но и много лет жизни. Сказала, чтобы тот не слишком унывал, если обнаружит несколько седых прядей наутро — это нередко случается с теми, чьим телом завладел злой дух. Тихо рыдающего Биреева — от услышанного в восторг он не пришел — почти вынесли, поддерживая по обе стороны. Если бы он знал, что каких-то полчаса назад был во власти обыкновенной камфары, то не только бы смог идти самостоятельно, но проучил бы шутницу. Но власть внушения до того всемогуща, что может и здорового сделать больным и больного поднять на ноги.
Искоса поглядывая из-под черных прядей волос, облепивших мокрое лицо, — а голову Ульяне приходилось держать низко опущенной, поскольку парик все же съехал немного набок и норовил вовсе слететь с головы, — она проводила банкира почти торжествующим взглядом.
Потом поднялась и повелительно сказала:
— Я надеюсь, все, что пр-роизоходить здесь, останется тайна. Вы стали свидетель того, что не каждый доводить видеть. Несдобровать тому, кто есть направо и налево разносить слух о сила, всегда иметь могущество вас покарать за непочтение и несдержанность. А теперь… — Она вдруг в который раз напряглась и стала говорить скрипучим голосом и по-русски чисто. — Уходите все. Демон все еще здесь. Необходимо провести ритуал окончательного изгнания, а это не для людских глаз. Бегите! Все вон!
Уронив голову на руки, Ульяна принялась корчиться, словно от дикой небывалой боли, издавала при этом такие адские стоны, что гости повылетели из библиотеки, словно их преследовал огнедышащий дракон. Едва последний гость покинул комнату, раздался хлопок закрываемых дверей, она соскочила с места и, не теряя ни секунды, оббежала вокруг стола — сдернула со всех штор, книг, ваз и подсвечников паутину нитей. Свернула в клубок и бросила в огонь. Улыбнулась, поправила шпильки под черными волосами, пригладила растрепавшиеся пряди, смахнула с щек остатки слез и пересохшей крови. Подбоченившись, прошептала:
— Ай да Зои, ай да красавица!
В эту минуту дом вдруг оглушил дверной колокольчик.
От неожиданности Ульяна напряглась и тотчас же бросилась к двери, прижавшись к ней ухом.
На часах было четыре утра. За дверью гости недоуменно перешептывались — кто-то высказал соображение, что нежданно-негаданно явились колядовщики или скоморохи, ведь за столь интересным времяпрепровождением ни хлопушек не услышали за окном, ни фейерверков, ни песней святочных. Ульяна тихо приоткрыла створку — из-под изгиба лестницы видно было, как толпа хлынула к крыльцу: явился человек в одежде полицейского чиновника — письмоводитель, верно.
Ульяна прислушивалась изо всех сил.
И точно — посыльный из Архива Полицейского Управления. Оказалось, требовали срочного появления начальника. Видимо, молодой Лессепс не справился… Ах, Ульяна-то за игрой и позабыла вовсе, что Ромэна посылала в казенные палаты, да зачем — тоже из головы повылетало, так разыгралась. Поймали мальчишку, как нехорошо, ой беда, беда! Теперь пытать будут… Надо бежать!
Неслышной тенью Ульяна скользнула по лестнице наверх, воспользовавшись минутой всеобщего недоумения, — все толпились на довольно значительном расстоянии от библиотеки. И поспешила в свою спальню, решив, что непременно нужно воспользоваться окном. Но едва заперла дверь, взобралась на подоконник, щелкнула задвижкой и открыла створку, окутанный морозной дымкой влез запыхавшийся Ромэн в мундире надворного советника, сорвал с головы парик, отклеил подусники и торжественно вручил девушке дневник Иноземцева.
