Три дня ходили они с Ромэном и Герши к неумолимому немецкому полицейскому чиновнику, оскорбленному ложным вызовом русского доктора. Три дня объясняли, что у него за интерес, мол, справедливости у органов искал, ибо не внемлют ему господа фармацевты, к советам не прислушиваются, а меж тем русский доктор важные исследования проводил, новое открытие сделал, которое, быть может, большое влияние на все человечество возымеет. Герши старался изо всех сил, Ульяна каждое его слово тщательно переводила герру начальнику, от себя немало оправданий Иноземцеву добавляя.
Герр начальник был жалким типом, очень любил своей властью упиваться. Таких Ульяна звала «человек-городовой». Подобно городовому, мнившему себя по меньшей мере главою муниципалитета, такие люди обычно злоупотребляли полномочиями, при этом широко задрав нос и не спуская с лица презрительной мины.
Не было в Бармене никаких происшествий лет сто, и столько же ничего не случится, вот и вцепился он в Иноземцева, точно в наиопаснейшего преступника. Долго пришлось немца уговаривать. Наконец принял герр начальник решение отпустить хулигана под залог в сумму, с учетом погрома, устроенного в кампании «Фабен», равную трем тысячам франков. Герши, услышав такую цифру, чуть Богу душу не отдал, уронил голову на руки, дрожит, потом обливается — где они такие деньжищи-то сейчас сыщут. Видимо, начальник полиции хотел напугать защитников доктора, думал, легко от них отделаться. Но не вышло, ведь герр полицейский и весь его штат и прочие чиновники не ведали, что среди оных защитников внук панамского миллионера пребывал.
Ромэн Лессепс тотчас сел за стол, спросил у господина полицейского листок бумаги и написал:
«Дорогой отец! Я в Барменской тюрьме, в Германии, вышли три тысячи франков. Ромэн Виктор».
Через неделю юноша получил банковский билет на означенную сумму вместе с длинным нравоучительным письмом, мол, где ты, негодник, делся, отчего учебу бросил, опять в карты проигрался, смерти моей хочешь, немедленно возвращайся в Париж, или лишу тебя наследства. Любящий папа.
Иван же Несторович вышел на свободу, подписав требование о невыезде до окончания судебного процесса и не осознав сразу, каким образом и кто за него поручительство дал.
Ульяне так ловко удалось обойти и Иноземцева, и начальника полиции, и адвоката, что первый вышел из тюрьмы будто громом пораженный, второй был убежден, что Ульяна — жена заключенного, а третий — сей страшной тайны так и не узнал, ибо девушка из кожи вон вылезла, чтобы Герши паспорта фальшивого Иноземцева не раскрыл на той странице, где подпись посла стояла.
Как посреднику в общении чиновника и адвоката, как переводчику, да в нужный момент подкладывая в руки адвокату настоящий паспорт, меняя их, аки наперстки на столе, авантюристке с лихвой удалось выхлопотать поручительство, не возбудив ничьего подозрения.
Каким же Герши был рассеянным, просто диву даешься. Думала она, хуже Ивана Несторовича нет никого, так ведь не без сюрпризов белый свет. Или провидение здесь вмешалось, и оттого господин полицейский не услышал из уст адвоката имени мадемуазель Боникхаузен, а адвокат — фрау Иноземцевой да Ульяны Бюлов.
Когда ж Иноземцев прознал, какого размера залог уплачен и о прямом участии сына парижского миллионера в его освобождении, страшно разозлился и целый час отчитывал юношу, велев ему сейчас же паковать багаж и возвращаться к учебе.
Лессепсу ничего иного не оставалось, как изобразить обиду и уйти. Он снял комнату на другом постоялом дворе и приготовился к участию в новых приключениях.
Мадемуазель Боникхаузен изъявила желание остаться, шепнув Герши на ухо, что в соседнем городке живут ее родственники, и она, как только закончится судебный процесс, отправится их навестить.
Иноземцев же остался дожидаться дня суда. Раз через день посещал он полицейский участок. Герши увязался за доктором, всячески выказывая дружескую преданность и готовность разделить любую с ним участь.
Но тратить время впустую доктор явно не имел намерений. С ужасом Ульяна глядела, как он принялся превращать снятую на улице Фишерталь комнату в самую настоящую лабораторию. Ежедневно бывал в единственной аптеке Бармена на углу улиц Хайдтерберг и Эмильштрассе, скупал образцы всяческих порошков, пилюль, настоек, которые поступали в продажу в красивых этикетках с вычурными эмблемами и с длинной инструкцией по применению, похожей на рекламу, — в общем, средств с «патентованными» названиями, как было принято их величать ныне по новой моде. Сносил все это в свою комнату и подвергал тщательнейшему изучению, записывая результаты в очередной блокнот.
Страшно сказать, какими едкими невозможными ароматами насытился воздух в его комнате. Ульяна, сидя за стеной, с трудом дышала, хозяйка жаловалась, что и последних постояльцев ей распугают докторовы эксперименты. Он днем и ночью что-то варил, смешивал, перегонял. Днем и ночью за дверьми его комнаты что-то падало, взрывалось, разбивалось. И сам он выходил на улицу, едва ль не шатаясь, исходил кашлем, а порой не мог преодолеть приступы головокружения. На пару Ульяна и адвокат водили его под руку, чтобы он где-нибудь не рухнул, опьяненный непонятными веществами.
— Я пытаюсь доказать, что хоть одно из этих препаратов действует правильно, но, как видите, не преуспел в этом ни на йоту, — говорил Иван Несторович в свое оправдание и продолжал свои исследования, явно перетекшие в какое-то умопомешательство. Даже Герши потерял надежду что-либо доказать в суде.
— Он хочет испытать на себе все скупаемые лекарства за столь короткий срок, — недоумевал адвокат. — Но он же врач — разве он не понимает, что это сумасшествие? Он погубит себя!
Не прошло много времени, как за свое неуемное стремление прекратить поток патентованных средств в массы в лице барменского аптекаря доктор обрел своего смертельного врага.
Изготовление лекарств всегда требовало недюжинных знаний, труда и большой ответственности, а поставка «патентованных» средств в аптеки значительно облегчала существование аптекарей, причем проценты, что они получали с продаж, полностью окупали их вечное — и дневное, и даже ночное — бдение за стойкой аптеки. Не нужно было ничего взвешивать, смешивать, предпринимать длительные поездки за тридевять земель, дабы закупить травы, смолы, масла, которые всегда так быстро заканчивались. Все это на себя взяла фармацевтическая фирма: она изобрела состав, она же по сему рецепту изготовила лекарство, в аптеку привезла — знай себе лишь занимайся отпуском по «formula remediorum».
Иноземцев вовсе не был против столь мощного скачка в будущее, не противился и открытию подобных фирм, которые бы обеспечили больным скорейшее выздоровление, а многим и сохранность жизни, облегчив таким образом и участь докторов, но ведь ответственность в производстве снижалась во много раз. Непроверенные, псевдочудодейственные лекарства, состав и приготовление которых разрешалось сохранять в тайне под загадочным прозванием «секрет фирмы», ставились на поток. Заветный патент хранил предпринимателя, точно оберег. В то время как обычный аптекарь, беззащитная мелкая сошка, завсегда должен был с невероятной тщательностью приступать к изготовлению, подробнейше описав состав той или иной пилюли, имя пациента, имя врача, время изготовления и прочую информацию. Где справедливость? Страсть наживы была под защитой закона и ставилась выше безопасности пациента.
