— Павел, вы что… Вы думаете, мне было до этого?
— Лина… — Шапиро внимательно посмотрел на нее. — Лина, значит, вы не проверяли, был ли в квартире еще один человек?
— Конечно нет. Меня всю трясло. Я хотела в тот момент одного: скорее уйти из этой квартиры.
— И вы ушли?
— Да. Быстро оделась и ушла. Обдумав услышанное, Павел сказал:
— Четвертый выстрел вполне мог быть.
— Джон, а вы что скажете? — спросил Шапиро.
— Гленн, я в этом сильно сомневаюсь. Пол, извини, но в квартиру сразу же после убийства приехала бригада полицейских из отдела расследования убийств. Это профессионалы, они тщательно осмотрели квартиру, но особенно тщательно место, где произошло убийство. Если допустить, что был четвертый выстрел, который сделал кто-то еще, спрятавшийся в комнате, то после этого четвертого выстрела должны были остаться гильза и пуля, застрявшая где-то или в стене, или в полу, или в потолке, или в мебели. Гильзу стрелявший мог унести, а вот что насчет пули? Куда она делась?
— Пуля попала в сердце Кеннета Луксмана, — сказал Шапиро. — А Лина все три раза промахнулась, что естественно.
— Допустим. Но Лина стреляла три раза, и, если она все три раза промахнулась, полицейские должны были найти три пули. Но полицейские нашли только две. Третью извлек из сердца Кеннета Луксмана судебный медик.
После некоторой паузы адвокат сказал:
— Ничего не скажешь. Аргумент железный.
В комнате снова наступила тишина, которую нарушил батлер
[10]. Заглянув в дверь, он спросил:
— Мэм, простите, я хотел узнать — джентльмены останутся обедать?
Лина посмотрела на Павла:
— Оставайтесь, пообедаем вместе. Как?
Вопрос как будто бы был задан всем, но он отлично понял: она хочет, чтобы остался только он. Помедлив, сказал:
— Лина, у нас с Джоном куча дел, завтра мы хотим вылететь в Майами, чтобы посмотреть на вашего соседа Кейеса. В другой раз.
Она отвела взгляд в сторону, чтобы тут же посмотреть на Шапиро:
— Гленн, а вы?
— Спасибо, у меня тоже есть дела в городе.
— Но это ведь действительно важно, чтобы они встретились с Кейесом?
— Я думаю, очень важно. Похоже, Кейес в самом деле как-то связан со всей этой историей.
Глава 34
Войдя в следственный кабинет тюрьмы Лефортово, Свирин сел за стол и, положив на край стола пачку сигарет «Мальборо» и кубик цейлонского чая, некоторое время сидел молча.
Приступив к допросам Панкратьева и Барченко, он взялся за тяжелую и, главное, не свою работу, поскольку допросами подследственных, как правило, полагалось заниматься штатным следователям СИЗО Лефортово.
Вдобавок он умышленно выбрал самый трудный путь, целиком сосредоточившись на беседах с Панкратьевым.
Поня был намного умнее и изворотливее туповатого и примитивного Барика, но он в этой паре был ведущим, а выиграть в игре, считал Свирин, можно, лишь переиграв ведущего.
Подумав об этом, нажал кнопку селектора:
— Я жду Панкратьева, как там с ним?
— Он уже здесь, товарищ полковник. Вести?
— Да, приведите.
Примерно через минуту в дверь постучали.
— Входите, — сказал Свирин.
Дверь открылась, конвоир впустил в кабинет Поню и из-за его спины посмотрел на Свирина. Этот взгляд означал, что заключенный может быть опасен, но Свирин, не глядя, сказал негромко:
— Все в порядке, оставьте нас одних.
После того как дверь за конвоиром закрылась, Поня, на котором был его неизменный синий спортивный костюм, остановился у двери.
Посмотрев на вошедшего, Свирин кивнул:
— Добрый день, Виталий Васильевич, садитесь. Помедлив, Панкратьев сел напротив, не ответив на его приветствие.
— Начнем беседу? — спросил Свирин. Панкратьев отвернулся, делая вид, что изучает что-то в окне. Наконец сказал:
— Ладно, давайте начнем. — Видимо решив что-то про себя, Поня наконец повернулся к нему: — Скажите, Федор Андреевич, ну, вот как на духу — вам не надоело со мной возиться?
— Нет, не надоело.
— Ведь мы одну и ту же волынку тянем вот уже который допрос. Зачем вам это?
— Затем, что я вожусь с вами ради вашего же добра.
— Интересно. Ради моего же добра?
— Да, ради вашего же добра. — Придвинул к Панкратьеву пачку «Мальборо» и чай. — Держите, это ваше.
— Мое… — Лицо Пони, и так искривленное давней травмой, скривилось еще больше. — Спасибо, но вы ведь знаете: другого из-за этого я вам говорить не буду.
— Знаю. Но я знаю также, что такое хорошие сигареты и хороший чай в камере СИЗО. Что же насчет разговоров — ваше право говорить то, что вы хотите.
— То, что я хочу… Что ж, тогда ладно. — Поня не спеша спрятал сигареты и чай в карман куртки. — Значит, вы возитесь со мной из-за моего же добра?
— Не только. Я вожусь с вами, чтобы изобличить человека, который сделал вам лично много зла. При этом, конечно, он сделал много зла всему обществу, и мне лично тоже. Но вам он насолил особенно. Ой-ой-ой как насолил.
— Что-то я не понял. Кто это мне так много насолил?
— Вы отлично знаете кто.
— Не знаю. Объясните, что это за человек?
— Виталий Васильевич, вы отлично знаете, что это за человек. Его зовут Георгий Кирьяков, он же Косой.
— Федор Андреевич… — Поня тяжело вздохнул. — Ну опять вы. Ну не знаю я этого Косого, хоть убейте.
— Знаете, Виталий Васильевич, хорошо знаете. Просто вы не хотите давать против него показания.
— Ну вот, опять… Какие показания, Федор Андреевич? Как я могу давать показания против человека, которого не знаю?
— Вы его знаете и можете дать против него показания. Но вас удерживает от этого, во-первых, ложно понятое чувство верности так называемому бандитскому долгу. Во-вторых, вас удерживает от показаний против Косого смертельный страх. Вы его смертельно боитесь.
— Федор Андреевич, я, может, и боялся бы его, если б знал. Но я его не знаю.
— Вы его знаете, но чтобы освежить ваши знания, я хочу прояснить вам кое-что. Как, прояснить?
— Федор Андреевич, да пожалуйста, проясняйте.
— Я хочу прояснить все, что происходит между вами и Кирьяковым. Послушайте, вам это будет полезно.
— Федор Андреевич, слушать вас ведь не вредно. Все ж меньше в камере буду торчать.
