— Да, вы этого не говорили. Но ясно, если не будет Гжибовски — не будет вопроса. Да?
— Джордж, нет, просто я спросил у вас: где Гжибовски? — Сказав это, Розенблатт встал. — И все. Больше ничего, вы поняли?
— Да, Билл, я понял.
— Ну и отлично. Если у вас что-то возникнет, звоните.
— Хорошо, Билл. Всего доброго.
Подождав, пока Розенблатт выйдет, Косой нажал кнопку; услышав отзыв секретарши, сказал:
— Глория, скажите Узденникову, пусть войдет. У вас там лежали газеты, пусть он их захватит.
— Хорошо.
Почти тут же дверь открылась и вошел Узя; в руке он держал стопку нью-йоркских газет. Мельком глянув на него, Косой процедил:
— Уже видел всю эту х…йню?
— Видел. — Сев, Узя положил на стол газеты, на верхней из которых, «Нью-Йорк пост», была помещена фотография Лины Гжибовски. — Я каждый день просматриваю всю эту срань, эта сука там везде и в ящике тоже.
— Знаю. Так мы должны радоваться. Вообще, все это нам на руку.
— Ты в том смысле, что от срока она не уйдет верняк?
— При чем тут срок, пошел он на х…й, твой срок. Главное, она от нас не уйдет. Нам теперь по…бать, где она мастырится. Хотя я все же хотел бы у тебя спросить, где она мастырится?
— Косой… Ну вот полный п…здец, ну пропала она на х…й. Я всех, кого мог, поставил на цирлы, ну нет ее нигде, с концами нет. Хотя я всех зарядил круто.
— Зарядил круто… Ты говорил с нашим человеком в мусорской?
— Говорил, у него нет пока никаких наколок. Вообще, во всей нью-йоркской ментовке нет о ней никаких сведений. Они только знают, что она сдалась и ее отпустили под залог.
— Отпустили куда?
— Никто не знает. Швейцары в ее доме клянутся, что с того дня она там не появлялась.
— Что в Коннектикуте? И в доме Лейтнера?
— В Коннектикуте ее тоже никто не видел, в доме Лейтнера она вообще ни разу не была. Она куда-то круто замастырилась.
— Очень круто. — Косой выдержал паузу. — Ты понял, что это значит?
Настороженно посмотрев на него, Узя пожал плечами:
— Что тут знать, она просекла, что, как только она засветится, мы ее кончим.
— Точно, у нее вовсю очко работает, что, как только она засветится, мы ее пустим налево, не дождавшись суда. А нам как раз надо дождаться суда.
Помолчав, Узя спросил:
— Дождаться суда?
— Да. Ведь в суде ее не нужно будет искать, она будет открыта. Бери — не хочу.
Узя некоторое время сидел, раздумывая. Наконец сказал:
— Косой, да, она будет открыта, но не мне ж тебе объяснять, какой там будет шмон, на этом суде. И сколько там будет мусоров.
— Да, шмон там будет, и мусора там тоже будут. Значит, мы должны подумать, как обойти шмон и как кинуть мусоров. Поэтому для начала тебе задача: достань фото и всю объективку на баб-журналисток, которые будут на процессе. На всех баб-журналисток, ты просек?
— Просек. Без разницы, кто они и откуда?
— Да, без разницы, кто они и откуда. И если Алия здесь, позови ее сюда.
— Алию?
— Да, Алию, ты же не глухой. Она здесь?
— Бл…дь… — Узя посмотрел на него в упор. — Ну ты, Косой, понтуешь в точку. Если кто и сможет замочить Гжибовскую на суде, то только она.
— Сначала надо обсудить, как и что она сможет. Давай, зови ее.
Глава 43
На процессе, который начался больше двух недель назад и, на взгляд Павла, чересчур уж затянулся, он уже привык ко всему, что его здесь окружало: к рутинному судебному ритуалу, к вопросам обвинителя и адвоката, к ответам свидетелей, к вспышкам фотоаппаратов и стрекоту телекамер. Он и Джон, как официальные телохранители Лины, получили постоянные пропуска в зал Верховного суда, и сейчас он сидел в первом из десяти рядов, отведенных для зрителей, журналистов и специально приглашенных лиц. Джон, как и было условлено, стоял слева от него у стены, чтобы наблюдать за теми, кто находится за спиной Павла. Переговаривались они с помощью приколотых к лацканам пиджаков микрофонов и вставленных в ухо наушников, используя шифр, в соответствии с которым каждому находящемуся в зале был присвоен свой номер. По взаимному уговору они менялись местами каждые два часа, и Павлу оставалось сидеть еще около часа, после чего он должен был встать к стене, заменив Джона.
Сейчас в его задачу входило постоянно держать в поле зрения ту часть зала, в которой размещались стол судьи, кресло для свидетелей, ряды присяжных, стол государственного обвинителя и, наконец, находящийся прямо перед ним стол защиты, за которым сидели Лина, Гленн Шапиро и его помощник. Эта часть зала была отгорожена барьером, с обеих сторон которого были выделены места для телевизионщиков, журналистов и фоторепортеров.
На процессе были приняты чрезвычайные меры безопасности, поэтому по обе стороны судейского стола дежурили четверо полицейских, по два с каждой стороны.
Меры безопасности были приняты предельно жесткие, зал просматривался скрытыми видеокамерами, все входящие проходили через металлоискатель и определитель взрывчатки, кроме того, полицейские проводили тщательный досмотр личных вещей. У здания суда и во внутренних помещениях были размещены дополнительные наряды полиции — это не считая того, что в зале и на подступах к нему находилось множество переодетых копов и агентов ФБР в штатском.
Только что был отпущен очередной свидетель, и после короткого перерыва судья Эд Бэйнс вызвал к свидетельскому креслу высокого здоровяка по имени Джек Корлиссон. Это был подсобный рабочий из дома Лины.
Первые вопросы обвинителя, заданные Корлиссону, а также его ответы были обычными и не представляли особого интереса. Однако после того, как прокурор Крис Стингфелд, стройный брюнет с пружинящей походкой, занял точно рассчитанную позицию перед присяжными, стало ясно: он будет задавать вопросы, ответы на которые могут быть направлены только против Лины.
— Итак, мистер Корлиссон… — Стингфелд выдержал паузу. — Итак, мистер Корлиссон, что вы делали в день убийства Кеннета Луксмана, между двенадцатью и часом дня?
— Между двенадцатью и часом дня я убирал тротуар перед домом, — ответил Корлиссон.
— Как именно вы убирали тротуар?
— Как обычно, с помощью ветродуя. Сдувал им с тротуара на мостовую листья, окурки, бумажки, другой мелкий мусор.
— Когда вы убирали тротуар, кто-нибудь выходил из подъезда дома?
— Да, выходил.
— Кто?
— Мисс Лина Гжибовски.
— Кто-нибудь еще выходил из подъезда, когда вы убирали тротуар?
— Нет, больше никто. Только мисс Лина Гжибовски.
