— Зная Бориса, могу предположить, что он обо всем позаботился заранее. Он ведь знал о смертельном диагнозе — значит, составил завещание. И, если я действительно сумела за эти годы понять его противоречивую натуру, Инне мало что обломится!
— Тогда кому?
— Борис вполне мог, просто из вредности, завещать все собачьему приюту или создать фонд имени себя… Но мой сын имеет право на часть наследства, а значит, каким бы ни было завещание, что-то ему по-любому полагается!
— Вы намерены заявить о своих правах?
— О правах сына. Почему он должен все потерять лишь из-за дедовой прихоти? Кроме того, судьба «ОртоДента» ставится под вопрос, а ведь это — наше с Ильей детище!
— Вы знаете, когда состоится оглашение завещания?
— Поверенный сказал, в следующую субботу. Послушаю и, наверное, сразу отправлюсь к адвокату составлять заявление в суд.
— Сколько лет вашему сыну?
— Шесть. Как видите, он еще слишком мал, чтобы самому защищать свои интересы.
— Дарья Юрьевна, как вы считаете, у кого-то могли быть мотивы убить вашего свекра?
— У… бить?
Если Гальперина не училась еще и в театральном институте, то ее изумление выглядело абсолютно натурально.
— Вы еще не в курсе, что Борис Гальперин умер не своей смертью? — уточнила Алла. — Он вряд ли протянул бы долго, но ему сделали смертельную инъекцию. Доказательства стопроцентные.
— Погодите, это же абсурд! — пробормотала потрясенная Дарья. — Кому понадобилось убивать человека, и так стоящего на краю могилы?!
— Мне кажется, завещание даст ответ на этот вопрос. Ну или хотя бы намек.
* * *
Мономах работал как заведенный, потому что только в работе ему удавалось не думать. Вернее, думать приходилось, но то были профессиональные мысли, и они не тяготили его. В отличие от мыслей о Гальперине, Суворовой и в особенности о Малинкиной. Гибель девушки потрясла Мономаха гораздо сильнее, чем он полагал вначале. Первые двое были пожилыми, больными людьми, и он переживал, однако они прожили долгую жизнь и много чего успели сделать. Хорошего ли, плохого — неважно. А вот Оля ничего не успела. Когда он думал об этом, на душе кошки скреблись. Мономах не мог не вспоминать о сыне, который был почти ровесником медсестры. Мать Оли наверняка тоже мечтала о лучшем будущем для нее, рисовала в голове радужные перспективы, и уж точно ей и в страшном сне не могло привидеться, что дочка окончит свои дни таким страшным, нелепым образом. До визита старшей Малинкиной он не думал о том, что у Ольги есть семья и что эта семья страдает из-за того, что с ней случилось. Мономах воспринимал девушку лишь как часть своей рабочей жизни. Теперь каждый раз, когда он входил в свой кабинет, ему казалось, что он слышит рыдания матери. Это было как наваждение, неотступно преследовавшее его, и он пытался сделать так, чтобы у него не оставалось ни одной свободной минуты на рефлексию.
Вот и сейчас, прикрыв за собой дверь, Мономах опасливо огляделся, словно боялся увидеть привидение. «С этим надо что-то делать, — сердито пробормотал он себе под нос. — Так и рехнуться недолго!»
Прошлый вечер и ночь он провел в компании Алсу. Она вела себя как ангел, но все же не сумела заставить его полностью отвлечься от тяжелых мыслей. Кроме того, Мономах так и не решил, нужны ли ему эти отношения с кардиологом. Собственно, он не собирался заводить никаких отношений — просто не смог отказаться, когда замечательная девушка буквально предложила ему себя.
Сидя за столом, Мономах безотчетно поглаживал ониксовый «мозг». Простые движения успокаивали, но не отвлекали от печальной действительности. Кто-то постучал в дверь. Был конец рабочего дня, и Мономах надеялся на спокойный вечер, поэтому голос его, приглашающий посетителя войти, прозвучал раздраженно. К счастью, посетителем оказалась санитарка тетя Глаша, а не пациент или родственник. Тетя Глаша работала в больнице еще до того, как сюда попал Мономах. Она являлась некой постоянной величиной, не менявшейся, несмотря ни на какие происходящие вокруг изменения. За все время, что Мономах ее знал, тетя Глаша не пропустила ни дня по болезни или по какой-то другой причине. Она выполняла работу тщательно и честно, покрикивая на молодых медсестер, если замечала, что они отлынивают или халтурят. Несмотря на то что по должности тетя Глаша стояла ниже них, никто не осмеливался огрызнуться в ответ. Санитарка являла собой живой пример того, что окружающие воспринимают нас так, как мы им это позволяем.
— Устал, милок? — прокудахтала она, подходя к столу и глядя на Мономаха в своей особой манере, склонив голову набок, как делают птицы.
— Есть немного, теть Глаш, — вздохнул он. — Что стряслось?
Санитарка полезла в карман измятого халата и достала оттуда телефон.
— Вот, — сказала она, кладя аппарат на стол. — У практиканта отобрала.
— У какого?
— Да у Лешки.
— Зачем отобрала?
— Так не его это, Олькин.
— Оль… Малинкиной? — Мономах даже привстал.
— Ну да, ее.
— Откуда вы знаете?
— Так видала же — Олька ни на минуту с ним не расставалась, все щебетала, тексты какие-то отбивала. Он у нее продолжением руки был. Сколько раз я ее ругала, что по телефону треплется, вместо того чтобы делом заниматься!
— Вы точно уверены, что телефон ее? — удивился Мономах. Он не был экспертом в технике, однако логотип фирмы «Apple» был хорошо ему знаком. По его прикидкам, такой смартфон стоил немало!
— Я что, слепая? — нахмурилась санитарка. — И чехольчик этот пластиковый запомнила, с кошечками!
Смартфон и впрямь находился в белом чехле с выпуклыми изображениями котов.
— Жданов здесь еще? — спросил он.
— Кто?
— Ну Леша?
— А-а… Конечно, здесь, куда ж он денется?
— Позовите его, ладно?
Тетя Глаша степенно удалилась выполнять поручение. Желая проверить свое предположение относительно цены смартфона Малинкиной, Мономах вытащил его из чехла, раскрыл ноутбук и вбил в поисковик данные аппарата. Тот оказался из нового поколения и на нескольких сайтах стоил от сорока пяти до пятидесяти двух тысяч. Откуда, черт подери, у молоденькой медсестры такие бабки?! Вряд ли мать посылала дочери достаточно денег, чтобы приобрести столь дорогостоящую игрушку. Может, у Малинкиной был богатый любовник? И это — явно не ординатор Мишечкин!
* * *
— Переезжаете?
Войдя в квартиру, Саня Белкин увидел, что по ней как будто Мамай прошелся: повсюду валялись вещи, а в тесной прихожей стоял чемодан и две спортивные сумки. Эльмира печально скривилась.
— Ну да, ведь платить за квартиру одной мне не по карману, — ответила она. — Конец месяца, а тут такое… Хозяйка, спасибо ей, дала неделю, чтобы подыскать жилье, а то вообще не знаю, что бы я делала!
