— Значит, нужно искать другие свидетельства. Выясните, есть ли среди сотрудников «ОртоДента» кто-то по имени Кузьма — это может оказаться зацепкой. Еще раз опросите людей, присутствовавших на презентации, узнайте, в какое время Дарья покинула филиал на самом деле.
— Ну вот это будет нелегко, люди быстро забывают детали случившегося так давно!
— Верно, но то было официальное событие — возможно, кто-то снимал происходящее на видео? Навестите подругу Дарьи и выясните, когда и при каких обстоятельствах Гальперина с ней встретилась … Короче говоря, мне нужен график всех ее передвижений в тот день и остановок по минутам!
— Делается. А как сегодняшний допрос Дарьи, что она говорит про Курбанова?
— Что понятия не имеет, кто это такой. Она не исключает того, что он работал водителем у адвоката, но они ни словом не перемолвились, и она даже не смогла бы описать, как он выглядит. По крайней мере, так утверждает Дарья.
— А верить ей нельзя!
— Проблема в том, что очень трудно врать в одном и говорить правду в другом: приходится слишком много фактов держать в голове. Рано или поздно даже самый умный преступник дает промашку, и Дарья ошибется… А мы в этот момент будем поблизости.
Когда Алла закончила разговор с Ахметовым, она увидела, что дождь почти закончился, зато в выбоинах в асфальте образовались гигантские и по виду глубокие лужи. С сожалением взглянув на свои дорогие кожаные туфли, Алла вздохнула и ступила на асфальт, словно на дорогу, ведущую на Голгофу.
* * *
Мономах легкой поступью шагал по больничному коридору, предвкушая хорошую порцию коньяка в компании Гурнова. Впервые за эти дни на душе у него было относительно спокойно. Единственным, за что он переживал, был вопрос о честности Кайсарова. Он клятвенно обещал, что поместит Алсу в частную заграничную клинику для душевнобольных, но что помешает ему просто-напросто отправить дочь на какой-нибудь дорогой курорт в надежде продержать ее там достаточно долго, чтобы дело об убийстве пациентов в больнице замялось? Или она могла вовсе не возвращаться — выйти замуж, устроиться на работу по специальности… Нет, думать об этом не хотелось!
Проходя мимо бельевой, он услышал странные звуки. Была половина седьмого вечера, время ужина, и коридоры опустели: пациенты либо отправились в столовую, либо принимали пищу в палатах, если не могли ходить. Врачи и медсестры ушли, за исключением дежурных — сегодня это были Ли Чангминг и Татьяна Лагутина. Лагутина прошла мимо него две минуты назад в противоположном направлении — видимо, отправилась покурить. Так кто же в бельевой?
Он распахнул дверь и в полутьме увидел заплаканное личико Алины Руденко. В последние два дня девушка вела себя странно: сторонилась коллег, выполняла работу машинально, без души, а выражение ее лица казалось расстроенным. Не то чтобы Мономах специально за ней наблюдал, но руководящая работа научила его подмечать детали.
— Что случилось? — спросил он, входя и прикрывая за собой дверь. — Почему ты не дома?
— Я… все в порядке, Владимир Всеволодович, — ответила она и громко всхлипнула, что опровергало ее утверждение, сделанное к тому же дрожащим от слез голосом. — Извините…
— Все из-за Гальперина, да? Тебя снова допрашивали?
— Нет…
— Кто-то обидел?
— Н-нет… Владимир Всеволодович, я… я…
Внезапно медсестра разразилась таким потоком слез, что Мономах испугался, что она затопит крошечное помещение.
Опустившись рядом с Алиной на скамейку, он принялся легонько поглаживать ее по голове, как маленькую девочку. Через некоторое время этот жест сочувствия возымел действие, и рыдания сначала стали реже, потом переросли в короткие всхлипы. Тогда Мономах протянул девушке платок, и она шумно в него высморкалась.
— Теперь ты готова рассказать? — спросил он мягко, насколько мог. — В чем дело?
— Он… он украл Русика, Владимир Всеволодович! — обратив к нему красное от слез лицо, закричала или, вернее, запищала Алина. — Он сказал, что я его никогда не найду, если не сделаю так, как он требует, а я… я не знаю, как это сделать, я…
— Погоди, кто это — «он»? И что значит «украл» твоего сына?
— Он, водитель Гальперина!
— Води… погоди, откуда ты знаешь его водителя?
— Он приходил, когда Гальперин лежал здесь…
— А при чем здесь ты?
— Ой, Владимир Всеволодович… — и она вновь ударилась в слезы, но на этот раз Мономах даже не пытался ее успокоить. Вместо этого он сказал:
— Алина, ты ведь понимаешь, что одной тебе с этим не разобраться, да?
Она судорожно кивнула, глотая слезы.
— И даже моя помощь в таком деле бесполезна, — добавил он. — Нам нужен тот, кто умеет решать подобные проблемы! Нам нужен профессионал.
* * *
Алла разглядывала молодую девушку — да чего уж, девчонку, похожую на подростка! — и диву давалась, как столь незначительное существо умудрилось попасть в эпицентр тщательно спланированного преступления. Она скосила глаза вправо: там на стуле примостился Мономах. Только благодаря ему Алина Руденко сидела сейчас напротив Аллы и давала показания, без которых картина смерти адвоката никак не складывалась в единое целое.
— Он обещал решить мои проблемы и сдержал слово, — говорила между тем Алина, продолжая свой рассказ. — Георгий забрал обратно свое заявление об опеке и пересмотре порядка проживания Русика. А еще квартиру вернул и подписал обязательство по алиментам…
— Гальперин предупредил вас об условиях сделки до или после того, как ваша проблема была решена? — задала вопрос Алла.
— До этого он лишь сказал, что хочет уйти с достоинством, — едва слышно ответила медсестра, отводя глаза, словно ей было стыдно смотреть на присутствующих. — Борис Исаевич испытывал боли… не такие невыносимые, как большинство онкологических больных, но все же испытывал. Он отказывался принимать сильные обезболивающие, так как они подавляют волю и погружают пациента в полусонное состояние. А он хотел оставаться в ясном сознании!
— То есть он попросил вас провести процедуру эвтаназии, которая в России запрещена, — подытожила Алла.
— Да.
— И вы согласились?
— Н-не то чтобы…
— Можете выражаться яснее, Алина?
— Сначала я испугалась. Это уголовное преступление!
— Рада, что вы понимаете.
— И потом, я сомневалась, что сумею сделать человеку смертельную инъекцию — фактически это означает, что я его убью!
— Но Гальперин вас уговорил?
— Он сказал, что у него нет близких, которым можно доверить такое деликатное дело. И еще добавил, что из-за дурацких законов человек в России вынужден влачить жалкое существование…
— Интересное заявление, — хмыкнул Дамир, — особенно для того, для кого закон — хлеб с маслом и икрой!
