За уставленным яствами и изысканными закусками столом хозяин демонстрировал чудеса гостеприимства и доброжелательности, хотя Френсиса что-то в нем настораживало. За этой трапезой Дрейк впервые пил тягучее и сладкое португальское вино, старшие пили выдержанный ямайский ром.
— Тебе давно пора поменять корабль, Джерри, — говорил Ролингс. — «Посейдону» уже лет двадцать, он может в любой момент развалиться…
— Торговля шерстью не приносит достаточных доходов, — ответил Саймон. Он явно неловко себя чувствовал, наверное оттого, что молодой Дрейк мог сравнивать его со свояком и сравнение это было явно не в его пользу.
— Я же не раз предлагал тебе войти в мою флотилию и торговать черным деревом! — воскликнул Джон. — У меня уже шесть кораблей, и дела идут очень неплохо!
— А я отвечал, что мне это занятие не по сердцу…
— Ну и зря! А что думает о нем молодой моряк?
— А что такое «черное дерево»? — поинтересовался Френсис.
— Африканские рабы! Мы забиваем ими свои трюмы и за один рейс можем окупить новый корабль!
Идея Френсису не понравилась, но виду он не подал.
— Честно говоря, я об этом не задумывался, — скромно, как и подобает его возрасту и положению, отозвался он. — К тому же я служу у дядюшки Джерри и делаю то, что он велит.
— Но скоро тебе надо будет начинать собственное дело, — со смехом сказал Ролингс. — Если надумаешь — обращайся ко мне, и я тебе помогу!
«Вряд ли это случится», — подумал Френсис, но вслух поблагодарил нового знакомого.
Они засиделись в гостях допоздна, и опьяневшего Саймона пришлось, как товар, грузить в шлюпку. А утром «Посейдон» ушел в очередной рейс. Одновременно из порта выходила и «Русалка», но дальше их пути разошлись в разные стороны.
Средиземное море, борт барка «Посейдон», 1560 год
…Дверь капитанской каюты была приоткрыта, и Френсис не удосужился постучать, а просто вошел, чтобы доложить о сдаче вахты и сказать, что волнение моря несколько утихает, а ветер весело дует им в паруса. Переступив порог, юноша сразу остановился, напоровшись на холодный колючий взгляд.
— Юноша, — раздраженно проскрипел Саймон. — Ты входишь ко мне так, будто не я капитан, а ты!
Любимец капитана никак не ожидал такой реакции. В каюте было темно. Свет трех свечей бросал неверный призрачный отблеск на лицо Саймона. На столе был развернут какой-то свиток, а сверху лежали морщинистые руки дядюшки Джерри, препятствуя увидеть то, что на нем изображено.
— Простите, сэр! — Френсис сделал шаг назад. — Дверь была приоткрыта, и я подумал, что вы отдыхаете… Не хотел вас тревожить… Еще раз простите!..
Он заметил, что после посещения «Русалки» дядюшка Джерри изменился: помрачнел и все время находился в плохом настроении.
— Ладно, полноте, мой мальчик, — Саймон быстро сменил гнев на милость. Как, впрочем, и всегда. — Что там, у тебя? Говори.
— Я хотел доложить, что сдал дежурство. «Посейдон» следует заданным курсом. Море успокаивается, а ветер — в наших парусах.
— Хорошо, можешь быть свободным.
Когда молодой моряк уже прикрыл за собой дверь, он услышал за спиной хриплый голос:
— Френсис! Френсис, иди сюда!
Молодой человек вернулся. Он молча смотрел на капитана, а тот на него. На этот раз взгляд Саймона был слишком пристальным, как будто он изучал племянника и хотел заглянуть прямо ему в душу. Френсис отвел глаза и принялся рассматривать достаточно тесную каюту. Она мало чем отличалась от других помещений барка, только дощатые стены были оструганы и покрыты лаком. По сравнению с каютой Джона Ролингса она выглядела не просто скромной, но откровенно бедной.
Оба какое-то время молчали. Потом капитан произнес уже знакомым тоном, каким обычно разговаривал с Френсисом:
— Малыш, выгляни — не стоит ли кто поблизости, да прикрой плотнее дверь…
Удивленный Френсис выполнил указание.
— Никого нет.
— Подсаживайся к столу. Есть важный разговор…
Молодой моряк опустился на табурет, стоявший у крошечного круглого столика, на котором был развернут уже замеченный им ранее свиток и стоял тяжелый подсвечник с тремя свечами. Саймон стал молча раскуривать свою трубку, и процесс этот затянулся. Племянник успел рассмотреть, что перед капитаном лежит нечто, похожее на карту.
Наконец Джерри выпустил большой клуб дыма, а вместе с ним и первую фразу:
— Детей у меня, ты знаешь, нет. Жена моя не только не научилась сносно готовить, но и рожать… А я стар становлюсь. Скоро ты мое бренное тело спустишь за борт на корм рыбам. — Предвосхищая вежливые возражения молодого моряка, Саймон поднял руку, как бы прикрывая тому рот своей огромной пятерней. — Я хотел, чтоб у меня сейчас был такой же, как ты, сын. Но Бог решил иначе. Видно, за грехи мои… К тебе отношусь как к сыну, а потому хочу открыть одну тайну. Из тех, которые надо хранить очень строго и держать язык за зубами, даже если напился рому. Знаешь восточную поговорку: «Длинный язык может перерезать собственное горло»?
Френсис неопределенно пожал плечами — он заинтригованно смотрел на дядю, а тот замолк надолго, будто позабыв о нем. В конце концов он молча придвинул к юноше карту.
— Смотри. Узнаешь море и этот остров? — капитан ткнул заскорузлым пальцем в какую-то точку.
Дрейк молча разгладил края старого свитка. Это был пергамент. Причем в его ветхости и древности сомневаться не приходилось. Также без сомнения перед молодым моряком лежала карта. Только сделана она была человеком, который, казалось, никогда этой работой не занимался. В тусклом свете от дрожащего пламени свечей были видны извилистые линии, изображающие волны. Слева наверху по-латыни написано: «Эгейское море». Среди волн нарисованы несколько островов. Название имел лишь самый большой — Крит. В некотором отдалении от него имелись три маленьких островка, названия которых вообще отсутствовали. На южной стороне одного из них схематически было изображено какое-то строение, остроконечную вершину которого венчал крест. Чуть ниже островка шел более мелкий шрифт латиницей. Капитан, внимательно следивший за Френсисом, пояснил:
— Здесь написано: «сто сорок пять футов».
— И что это значит?
— Я так понимаю, что это расстояние до клада.
— Клада? — переспросил Дрейк, и глаза его расширились. — А откуда у вас этот свиток?
— Он попал ко мне после смерти старого монаха. Мы отбили его от разбойников в Александрии и взяли на борт, накормили, напоили, переодели, ибо его одежда превратилась в лохмотья. Старик направлялся в Геную, но помер, бедняга, на четвертый день пути, и мы, по морскому обычаю, предали его тело пучине. Только перед смертью он шепнул мне: «В дорожной сумке карта. Возьми ее, и да вознаградит тебя Господь за твою доброту…» Так вот, в его аккуратно сложенных небогатых пожитках я и обнаружил этот свиток. На нем действительно старинная карта. Только составил ее человек, не привыкший к такой работе…
