– Объявляю тебе приказом по отряду строгий выговор с последним предупреждением! – произнес он строгим официальным тоном. – При первом же малейшем замечании – в вертолет и в райцентр! Без всякого выходного пособия!
– Спасибо, Ильич! Век помнить буду! Спаситель! Спасибо! – рассыпался в благодарностях Полковник, будто Белявский представил его к высшей правительственной награде. – Спасибо, Ильич!
– Не за что! – Голос Белявского все еще звучал как будто со злостью, но постепенно терял строгость. – Устроил нам вчера с Верой Васильевной концертную программу с дружеским ужином. И баньку приготовил, и хариусов нажарил. По твоей милости голодными спать легли!.. Да и не в этом, собственно, дело-то… Ты же вполне мог в ящик сыграть!
– Мог, Ильич, мог, – подтвердил Полковник. – Чистейший минерал.
– На кой черт было жрать эту отраву!
– Да после баньки я. Не мылся ить сколь по-человечески, а тут такое дело. После баньки. Ну, и не выдержал.
Вера заметила, как Белявский постепенно мягчел и как будто даже начал сочувствовать этому несчастному существу.
– Коли уж совсем невмоготу было, меня бы попросил, плеснул бы я тебе пару капель из своих запасов.
– Человек! Ты, Ильич, всегда был Человеком! Человеком с большой буквы! Не то что другие! Вот за это я тебя и уважаю! Че-ло-век! – патетически произнес Карпыч, встав в картинную позу и ткнув пальцем в небеса.
«А из него бы получился не только настоящий полковник, но и хороший артист, – внутренне улыбнулась Верка, внимательно наблюдавшая трагикомическую сцену, – прямо монолог Сатина из пьесы “На дне”!»
– Ладно, чего уж там, – немного смутился Белявский и, снимая финальный актерский пафос, укорил Полковника: – Тебя-то теперь комары года два кусать не будут, а каким-таким «Диметилом» прикажешь мазаться до конца сезона всем остальным? Мы же на твои гастрономические изыски запасы свои не рассчитывали.
– Ильич! За кого ты меня принимаешь, Ильич? – Голос Полковника зазвучал обиженно. – Я же, извини, Вера Васильевна, не последняя сволочь, чтобы все вылакать! Я о людях тоже думаю. Там, в коробке, целых десять бутылок было, а я только четыре взял! Я о людях…
– Ладно-ладно, – закрыл тему Белявский, – о людях… А хариусы где твои, пропали, небось?
– Ильич, обижаешь! Я же их еще перед баней нажарил, вас поджидал. – Полковник, будто и не болел с жестокого похмелья, бросился к навесу с посудой и в мгновение ока приземлил перед Белявским огромную миску с золотистыми жареными рыбинами. – Вот, на здоровье! Оно, конечно, вчера-то горяченькие, послаще были, но и холодные – чистейший минерал! Попробуйте-попробуйте! Хороши, жирненькие! А к вечеру я еще наловлю и нажарю. Пошел харюс-то, пошел!
– Вера Васильевна, – повернулся к улыбавшейся студентке Белявский, – присоединяйтесь. Предлагаю компенсировать наш неудавшийся ужин. Рыбка, по-моему, и впрямь неплоха.
– А про баньку не беспокойтесь, Ильич, к вечеру исполню в лучшем виде! И парок будет с полынью, и можжевеловые веники я вчера соорудил. Чистейший минерал! И водички сейчас в бочку подтаскаю, чтоб вдоволь было! – Он несколько раз взмахнул руками, развернулся и быстро засеменил к своей палатке. Навстречу Полковнику радостно метнулась Найда, видимо, тоже понявшая, что им с хозяином удалось избежать депортации.
– Ну, прямо не человек, а клад, – иронично прокомментировал Верке Белявский.
Они поели и разошлись по палаткам. Белявский выловил в эфире какую-то классику, Верка с часик повалялась на спальнике с «Плутонией», а потом вышла погреться на солнышке. Полковник, натаскав в баню воды, начал что-то готовить на костре. Вскоре возвратился со своих озер Тамерлан и, как ни странно, принес трех больших черных уток с горбатыми оранжевыми клювами.
– Турпаны, – едва глянув, определил Полковник. – Иди, Васильевна, посмотри, какие красавцы! Зажарим на ужин. Селезни. У них самки сейчас в гнездах сидят, а эти сбиваются в стаи и по озерам кочуют. Правду говорю, Петрович? – Он повернулся к Тамерлану.
– Так и есть, – ответил тот. – Селезни. Самок грех трогать. – И, как показалось Верке, вдруг по-доброму скользнул взглядом по ней, подошедшей к уткам.
Выглянул из палатки и Белявский, подходить не стал, видимо, не желая отрываться от своей «Спидолы», но приветливо махнул рукой Тамерлану и крикнул: «С полем, Петрович!»
Умиротворенная нежными и действительно сладковатыми на вкус хариусами, ласковым солнцем и счастливым финалом происшествия с Полковником, Верка вдруг подумала, а не мерещится ли ей вся эта чертовщина с Тамерланом? Вон, уток принес, про самок так и сказал – «грех»… А не грешит ли она на него напрасно?..
Размышления Верки прервали голоса, донесшиеся с реки. «Охотнички наши приплыли», – среагировал вслух одновременно с ней Полковник. И все заторопились к берегу, подгоняемые любопытством.
Восторженных рассказов Зденека и немногословных добавлений к ним Вадима о том, как Валерка в последние секунды сумел остановить пулей напавшую на них разъяренную медведицу, хватило до самой бани. Да и герою-стрелку пришлось ответить на немалое число вопросов, особенно Полковника и Верки. В глазах их блистало то любопытство, то восхищение. Белявский лишь сдержанно поздравил Валерку, подумав в тот момент, что зря разрешил им сплав: все могло закончиться и для отряда, и для него самого как начальника очень печально – тремя покойниками. Хорошо, что студент не оплошал. Афанасий же, подъехавший помыться в бане, и вовсе среагировал на событие совершенно обыденно. Промолчал. Это задело Зденека, и тот насел на каюра, мол, а сколько ты, старый следопыт и охотник, сам медведей убил и как можешь оценить подвиг студента? Афанасий еще немного помолчал, а потом с совершенно обычной интонацией произнес:
– Сорок дедушка да добыл, однако. Больше нельзя. Грех! А Валерка так скажу: первый дедушка добыл, мужиком, однако, мала-мала стал.
Тамерлан среагировал еще хуже – пробормотал себе под нос что-то недовольное, мол, нельзя самок стрелять, а увидев снятую с медведицы шкуру, которую Валерка растянул для сушки недалеко от крайней палатки, и вовсе набычился и надолго ушел к реке.
– Да, весьма сдержанно, – оценил реакцию Афанасия и Тамерлана Зденек, но своей точки зрения не изменил. И когда после бани все мужчины сели к костру, на котором шипела медвежатина, а Белявский распечатал свой «спецзапас», Зденек поднял первый тост за Валерку. Потом получилось так, что за охотничью удачу и за надежность товарища по маршруту, а фактически снова за него предложили выпить Вадим и Белявский. И пошло-поехало…
Скоро все уже говорили громче обычного, помягчел и начальник. Тамерлан тоже пил, но как-то невесело, отсев в сторонку и не чокаясь со всеми. А к свеженине даже не притронулся, доедал остатки хариусов. Все это восприняли нормально: Тамерлан же еще в начале сезона предупреждал, что не ест медвежатины, ну, это его дело, пусть не ест, нам больше достанется. Только Афанасий с каким-то особым прищуром несколько раз глянул на шурфовщика.
