Нажарили свежатинки, осушили под нее бутылку водки, специально прибереженную для такого случая, хорошо выспались и утром пошли за добычей. Но оказалось, что за ночь у нее появился новый хозяин. Ветерок тянул в сторону тайги, и, учуявший за несколько километров свежую кровь, матерый медведь еще до полуночи оказался возле схорона. Охотники сидели у костра за ужином, а он тоже ужинал их сохатым. Наевшись до отрыжки, зверь прямо тут же и лег спать, уткнувшись мордой в стянутую им с горы мяса сохатиную шкуру.
Афанасий и его друг неторопливо шагали по лесу, разойдясь в стороны метров на двадцать, чтобы прочесать побольше площадь – вдруг какая-нибудь живность подвернется под выстрел. Ясное, свежее и солнечное утро, густой багрянец листвы, неслышный полет осыпающихся желтых хвоинок – все, казалось, должно было наводить на благодушный лад, но чем ближе подходил Афанасий к вчерашнему месту, тем тревожней почему-то становилось у него на душе. А когда до схорона осталось метров тридцать, ему вдруг показалось, что где-то впереди прозвучал негромкий удар в бубен. Он остановился, потряс головой: померещилось? И двинулся дальше. Но через несколько шагов что-то все-таки заставило его снять карабин с плеча. Еще пять метров – и еле слышный бубен прозвучал снова. «Неужели от вчерашнего в голове гудит?» – подумал он. Но почти сразу же ощутил каким-то непонятным образом, как воздух впереди него, а потом и все пространство вокруг наполняются какими-то невидимыми то ли сгустками, то ли волнами… зла. Да, именно зла, направленного конкретно на него. Он невольно передернул затвор, заслал патрон в ствол и снял предохранитель. Между тем бугорок с темнеющей на нем лосиной шкурой уже хорошо виднелся сквозь редкие деревья: надо пройти еще с десяток метров, спуститься в сухой ручей, подняться из него по другому борту – и пришли. Никаких внешних признаков опасности не было и, казалось, не могло быть. Чуть в стороне спокойно двигался друг, тоже подворачивая к добыче.
И когда до ручья оставалось метров семь, оттуда прямо на Афанасия с ревом вымахнул огромный черный медведь. Это он и ждал человека, вжавшись огромным тугим клубком в неглубокий ручей и кипя от той самой злобы, что заполнила воздух. Он защищал свою добычу, не собираясь ее никому отдавать. Зверь еще издали почуял врага, но решил не вступать с ним в открытый поединок, а устроить засаду. Он, видимо, надеялся достать человека одним прыжком, но почему-то пролетел по воздуху всего метра четыре, и ему пришлось, едва коснувшись земли, сделать второй скачок. И все равно, если бы карабин Афанасия не был загодя взведен и снят с предохранителя, он бы не успел сделать выстрел. А тут успел-таки в самый последний миг дернуть за курок. Медведь упал меньше чем в полуметре от его ног – пуля попала прямо в позвоночник, в спинной мозг – паралич и смерть зверя наступили мгновенно. Афанасий, как он сейчас помнит, несколько минут неподвижно стоял на месте только что угрожавшей ему страшной гибели, пока его не затряс за плечо друг, подбежавший на медвежий рев и выстрел. Потом они долго сидели на поваленном дереве и курили, курили…
У Афанасия никак не выходило из головы, почему такой здоровый медведь, которому за один прыжок ничего не стоит пролететь эти самые семь метров, вдруг с первого раза прыгнул не дальше мальчишки-школьника? Он понял это, когда они с другом подошли к ручью: край промоины со стороны Афанасия был обрушен – медведь выбросил на него лапы, чтобы с силой оттолкнуться, а сырой песок ушел вниз под его тяжестью и наполовину погасил прыжок. Это-то и спасло охотника.
Афанасий не мог заснуть почти до самого рассвета. Ему все время чудилось, а может и не чудилось, что вокруг палатки сердито и неслышно бродит дух убитого им сорокового медведя. А как только смежил глаза, тут же появилась бабушка. Сначала несколькими ударами шаманской колотушки прогнала за речку призрачного медведя, а потом принялась выговаривать Афанасию:
– Ты что, совсем оглох?! Для кого я в бубен стучала, кого предупреждала?! Не слышал, что ли?!
– С-слышал, – попытался оправдаться он, – только не понял, не сообразил…
– В следующий раз соображай быстрее, а то потом и соображать… – Удаган-Акулина постучала колотушкой по его голове. – Соображать нечем будет! Не раз же тебе говорила: сороковой медведь – для охотника самый страшный! Скажи спасибо, что я песок под его лапами обвалила, – добавила она уже добрее, – да попроведовать не забудь, оладушек занеси, что-то соскучилась я по оладушкам-то. А медведей больше не стреляй…
Возвратившись после этой дальней охоты на свой участок, Афанасий, конечно, первым делом навестил и поблагодарил бабушку.
– Хорошо, у вас такая защитница есть, – после долгого молчания откликнулась Верка, – а вот у меня… – Она хотела сказать «никого нет», но вспомнила про Него, про своего ангела-спасителя, и оборвала предложение на половине фразы.
Афанасий понял это по-своему:
– Зачем говоришь, никого нет? Тебя тоже есть. Твой бабушка-удаган есть. Тебя да шибко береги, Афанасий знает.
– Не буду спорить.
– Зачем спорить, не нада спорить. Моя не любит спорить… Ок-се, однако избушка мала-мала приехали.
– И точно, – удивилась Верка, – за разговорами даже и не заметила.
Расседлав коней, погрев чай, поужинав малосольными хариусами и двумя еще с утра сваренными в крепком бульоне утками (ждал гостью-то хозяин!), они направились к месту, где врезавшийся в быструю горную реку гранитный мыс отсекал от стремительного потока большой, почти неподвижный и достаточно глубокий залив, по поверхности которого лениво скользили воронки.
Можно было, конечно, сразу проверить обе сети и вытащить рыбу, но у Афанасия с Веркой была совсем другая цель. Они присели на деревину, затащенную половодьем на береговой край мыса, и стали ждать, стараясь не шевелиться и сильно не высовываться.
И он появился. Тот самый большой белогрудый медведь! Верка затаила дыхание. А он медленно вышел на берег и, казалось, поглядывая на них, направился прямо к первой сети. Забрел в воду, встал на задние лапы, подцепил когтями передних лап верхнюю тетиву-веревку сети и поднял ее вверх. Совсем как настоящий рыбак! В ячеях сети затрепетало в воздухе несколько рыбин. Белогрудый ухватил одну зубами, выпутал несколькими ловкими движениями из ячеек и не торопясь съел.
– Шибко умный Старик, – восхитился в очередной раз Афанасий. – Сабсем как человек, однако.
«А он и есть человек, даже больше, чем человек, – мысленно ответила каюру Верка. – Хотя в данный момент – нет, как он говорил, мозги у него на это время становятся медвежьими, хоть и с двойным коэффициентом интеллекта. А какой он красивый, красивее всех медведей! Белогрудый!» – Она взяла бинокль, протянутый Афанасием, потихоньку, стараясь не делать резких движений, направила его на край залива и поймала в окуляр медведя. Мощные линзы придвинули Белогрудого настолько близко, что Верка разглядела цвет его глаз – он был хоть и не изумрудным, но насыщенно-зеленым, очень необычным для хозяина тайги.
А Белогрудый, пройдя вдоль обеих сетей и каждый раз вытаскивая при подъеме тетивы из ячеек только по одной рыбине, насытившись, вышел на берег и какое-то время продолжал стоять, явно глядя на них, словно артист, дожидающийся аплодисментов после блестящей сцены.
