Предложение было очень заманчиво само по себе, а кроме того, пришлось слишком кстати, чтобы король стал выказывать излишнюю деликатность. Он послушался совета отшельника и даже обязался, в случае если Куси приедет ко двору, держать завещание втайне, пока не удостоверятся в смерти графа. Притом он дал себе зарок вознаградить молодого рыцаря, отдав в случае войны ему начальство над отрядом, который будет набран из вассалов де Танкарвиля.
Государь собирался уходить, когда в лесу послышался звук охотничьего рога. Филипп покраснел от гнева при мысли, что есть смельчаки, которые позволяют себе охотиться в королевском лесу, находящемся у самых ворот Парижа. Отшельник заметил гнев короля и угадал причину.
– Ах, боже мой! – произнес он. – Какие мы странные создания! Вот справедливый и мудрый король, душа которого выказала сейчас твердое презрение к суетным почестям, коими он облечен, а между тем он не может слышать без гнева звук рога в своем лесу и считает одним из главных преимуществ своей короны право убивать беззащитных животных!
Филипп оставил без внимания этот сарказм и простился со стариком, твердо решив дать своим солдатам команду обыскать лес. Случай избавил его от этого труда. По мере его пути в город, звук рога мало-помалу приближался.
Скоро он раздался в нескольких шагах от Филиппа, и король вздрогнул, заметив вдруг в прогалине довольно странное явление. Большая серая лошадь, пущенная в галоп, подъехала прямо к нему. От всадника ее виднелись только две длинные ноги в красных шелковых панталонах, похожие на два гигантских рога. Удивленный, а может быть испуганный, потому что он только через минуту разглядел наездника, лежащего на спине лошади и время от времени подносящего к губам дрянной охотничий рог, Филипп положил руку на эфес. Лошадь остановилась, и в то же мгновение Галлон-шут очутился на седле перед королем.
– Кто вы? – спросил король. – И зачем трубите в рог в этом лесу?
– Для собственного моего удовольствия, прекрасный господин.
– Но кто вы?
– Никто.
– Никто? – с удивлением переспросил король.
– Конечно. Я часто слышал, как мудрый Тибо д’Овернь говорил моему господину храброму Ги де Куси, что разум делает человека. А я разума не имею. Итак, я никто, или мудрый Тибо солгал, но я не советую вам, прекрасный господин, говорить ему этого прямо в лицо, ха-ха-ха!
– Ты шут?
– Шут шута, иначе сказать: фигляр сира Ги де Куси.
– А где теперь сир Ги де Куси и граф Тибо д’Овернь, о которых ты говорил сейчас? Я думал, что они оба в Палестине?
– Как бы не так! Они давным-давно воротились.
– Где же они?
– Где? Не знаю. Могу только вам сказать, что граф д’Овернь оставил нас три дня тому назад, чтобы ухаживать в Париже за женой короля, у которой, говорят, прехорошенькая ножка, ха-ха-ха!
– Негодяй! – вскричал Филипп. – Тебе сильно повезло, что твой король тебя не слышит, потому что он велел бы окорнать тебе уши.
– Этого только и недостает мне, чтобы сделаться совершенным красавцем, ха-ха-ха! Я, впрочем, позабочусь не подставлять ему моих ушей. Но меня ждет мой господин.
– Где ты его оставил?
– За добрую милю отсюда, под дубом, где он поет томные песни о старике и его дочери: сире Жюльене де Моне и прелестной Алисе, не знаете?
– Я ничего не знаю. Что ты хочешь сказать?
– Как? Вы не знаете, как мой господин, который стоит чего-нибудь, и я, который стоит гораздо больше, и пять пажей и оруженосцев провожали старого графа Жюльена и его дочь от Вик-ле-Конта до Санли; как мы заблудились в этом проклятом лесу, думая о прелестной Алисе, и как мой господин послал меня вперед отыскивать дорогу. Прекрасная история, ха-ха-ха! Я переложу ее на стихи и все будут плакать, узнав, что сир де Куси поклялся в измене королю из любви к своей любовнице, ха-ха-ха!
Потом, приложив руку к щеке, Галлон вдруг разразился странными и оглушительными звуками, в которых преобладал звук пилы, которую точат.
Король хотел заставить его замолчать и объясниться, но крики, угрозы, просьбы все было бесполезно. Галлон хохотал и вдруг, опрокинувшись на спину своей лошади, ускакал в галоп, громко трубя в рог, чтобы перекрыть крики короля.
Филипп продолжал свой путь, и, странное дело, хотя он видел, что имеет дело с сумасшедшим, и вдобавок еще злым, слова Галлона, обвинявшие королеву в неверности, а Куси в измене, взволновали его гораздо более, чем следовало бы.
«Это негодяй! – говорил он себе несколько раз… – На его словах останавливаться не стоит. Было бы безумством думать о них…»
Однако человеческая натура так создана, что Филипп о них думал.
Глава V
Париж в то время начал распространяться за пределы острова, на котором зародился. В царствование Людовика VII, а особенно под администрацией Сугерия, аббата Сен-Дени, улицы, перепрыгнув реку через два моста, распространились по скверному берегу, и вот уже церкви и рынки воздвигались со всех сторон. Среди этого предместья, почти в том самом месте, где находится ныне улица Пти-Шан, находилось обширное пространство земли, называемое Шампо, принадлежавшее казне. Оно служило обыкновенно ристалищем придворным рыцарским играм.
Часть этого поля была уступлена городу для постройки рынков, а другая часть, окруженная стенами, служила кладбищем. Но то, что оставалось свободным, составляло еще очень обширнее пространство, и тут-то должен был происходить турнир, известие о котором так напугало благоразумного Герена.
На одном конце этой местности возвышалось здание, которое министр велел построить для бедных путешественников и которое более походило на крепость, чем на странноприимный дом, до того было оно испещрено башнями и башенками. Так как оно возвышалось на конце ристалища, на одном из окон повесили шлемы и щиты рыцарей, участвовавших в турнире, и любопытные, пришедшие поглазеть на щиты и знамена, придававшие мрачному зданию вид необыкновенного великолепия, могли приметить у самого высокого окна щиты графа д’Оверня и Ги де Куси. Они могли также слышать, как восхвалял до небес мужество и подвиги обоих друзей герольд, который с самого рассвета стоял у странноприимного дома, провозглашая громким голосом имена и титулы рыцарей, которые должны были сражаться, объявляя, что они готовы принять все вызовы, которые будут брошены им.
Ристалище было украшено так великолепно, как будто сундук короля был набит золотом. Амфитеатр для государя, дам и судей был обит малиновым сукном, вышитым золотом; вымпелы всех цветов развевались над палатками, раскинутыми вокруг. Не пожалели ничего, что могло ослепить глаза или поразить воображение зрителей.
Таково было зрелище, представляемое ристалищем утром в тот день, когда должен был происходить турнир, и представившееся глазам Куси и графа д’Оверня, когда по выезде из квартиры, которую они занимали недалеко от башни Шатле, они приблизились к ристалищу.
