«Возможно ли, чтобы я был слеп до такой степени? – думал он. – И в два года не приметил того, что этот шут узнал за одну минуту? Ах, д’Овернь, д’Овернь! Я жалею о тебе до глубины моего сердца, потому что если ты полюбил такую знатную и прелестную даму, то будешь любить ее до самой смерти! И любить без надежды, я тебя знаю: ты не захочешь обесславить ее и предпочтешь умереть, чем толкнуть ее на поступок, который унизил бы ее в твоих же глазах. А Филипп, как он ревнив! Я не хотел бы в обмен на целое герцогство любить без надежды. Но что ни случилось бы, д’Овернь, ты найдешь меня рядом. Если я не смогу разделить твое состояние, то смогу по крайней мере разделить твои опасности и не брошу тебя.
Возвращение Гуго де Барра прервало размышления Куси. Оруженосец уведомил своего господина, что лошади готовы, и в то же время положил на стол небольшой кожаный мешочек, по-видимому наполненный деньгами.
– Что ты принес? – спросил Куси.
– Выкуп за лошадей и доспехи двоих рыцарей, которых вы выбили из седла на турнире.
– Расплатись с людьми, которых мы наняли в Оверни, чтобы отвести моих арабских лошадей, и отпусти их.
– Они не хотят брать денег, сир Ги, и просят, чтобы им купили на их жалованье лошадей и вооружение и позволили служить под вашим знаменем.
– Я не хочу им отказывать, однако Бог весть чем я буду их кормить. Но все-таки два человека прибавятся к моей свите. Отведи их на улицу Сен-Виктор, где живут оружейники, и купи им полное вооружение. Но позаботься, чтобы они бросили эти огромные ножи, которые бьют им по пяткам и придают разбойничий вид. Я не хочу, чтобы думали, будто у меня служат разбойники. Я не стану тебя ждать. Но ты можешь, если поторопишься, догнать меня на дороге. Мы поедем шагом.
Куси позвал пажа, приказал ему собрать свиту, сам приготовился к отъезду и поспешно вооружился. Через четверть часа он выехал из Парижа и направился с небольшим отрядом по дороге в свой замок Куси-Маньи. Он ехал туда в печальном расположении духа. Не только отъезд Тибо и затруднения, которые он предчувствовал в своей любви к Алисе, нарушили его природную веселость. Его тяготила перспектива довольно продолжительного пребывания в старом замке, где его не встретит ни одна дружеская улыбка, где царила беспросветная бедность. Он не мог свыкнуться с мыслью, что должен вернуться в край, где его предки жили на широкую ногу, и найти там только одиночество или пустые воспоминания о богатстве, которое было растрачено на крестовые походы.
Один из его предков, который в царствование Генриха I
[1] принадлежал к младшему ответвлению рода Куси, оказал важные услуги престолу и был вознагражден рукой Элеоноры де Маньи, которая владела последней свободной землей во Франции, и ее семейство сохранило эту землю со всеми привилегиями, несмотря на усилия соседних феодалов и даже французских королей. Отец ее, отправившийся в крестовый поход с Людовиком VII
[2], перед отъездом отдал свои владения под покровительство французской короны, и залог этот был уважен. Но он значительно уменьшился: многие земли были проданы впоследствии за долги или отданы ростовщикам-евреям в обмен на новые ссуды.
Замок Куси-Маньи был один из самых укрепленных и самых неприступных в Иль-де-Франсе. Он уже почернел от времени в то время, когда Куси отправился в Святую Землю, но каждый камень тогда был на своем месте: не виднелось ни одного растения во рвах, старательно поддерживаемых, или на зубцах стен, постоянно готовых к обороне. Прошло десять лет, а на замке уже проступили признаки запустения.
Когда Куси въехал со своей свитой на извилистую и дурно проложенную тропинку, ведущую к главным воротам, солнце скрылось за холмом, на котором величественно возвышался замок, и хозяин уже издали мог приметить часть этих опустошений.
Большая квадратная башня, такая правильная и прекрасная, потеряла один угол. Окна и бойницы исчезли под могучей и раскидистой зеленью ползучих растений, и по дурной дороге, по удивленному и непуганому виду диких зверей, показывавшихся на опушке соседнего леса, легко было заметить, что эти места, прежде кипевшие свойственной феодальному гнезду жизнью, мало-помалу превратились в бесплодную пустыню.
Куси невольно замедлил коня, как будто опасался въезжать внутрь, и не мог удержаться от вздоха, очутившись перед наружными воротами замка, сделанными из толстых дубовых досок, обитых железными полосами и представлявших еще грозную преграду.
Куси затрубил в рог, возвещая о своем приезде, и через минуту услышал стук отодвигающихся запоров. Но шум вдруг прекратился, когда голос, надтреснутый, как у старика, воскликнул со страхом и гневом:
– Постой, Калор, постой! Это шайка разбойников. Я видел их с башни. Не отворяй, говорю тебе, и позови слуг, или лучше ударь в набат. Если солдаты услышат, они поспешат к нам на помощь.
– Онфруа! – закричал Куси, – Онфруа, отвори ворота. Это я, Ги де Куси, твой господин.
– Я не узнаю этого голоса, – сказал старик. – Это голос не моего господина. Все это одна хитрость, Калор. Поди, я говорю, ударь в набат.
– Если ты не узнаешь моего голоса, – отвечал Куси, – ты должен по крайней мере узнать звук моего рога.
Поднеся свой рог к губам, он протрубил коротенькую руладу, которой старик научил его.
Онфруа разразился радостным восклицанием.
– Это он! Это он! – закричал он. – Отвори дверь, Калор, отвори скорее, я боюсь, что я умру от радости прежде, чем увижу его. Да будет благословенна св. Дева, это он! Дай мне ключи, Калор, дай мне ключи, я сам отворю.
Распахнув ворота, старик бросился на колени перед лошадью своего молодого хозяина.
– Пожалуйте, благородный господин, – произнес он голосом, дрожащим от радости и волнения, – и вступите во владение всем, что принадлежит вам. Да благословен Господь, милое дитя, а с ним вместе и св. Мартин Турский, которому я не переставал молиться с утра до вечера, за то, что воротили вас здравым и невредимым из Палестины, где ваш знаменитый отец и столько храбрых людей оставили свою жизнь. Вот ключи от вашего замка, – продолжал старый сенешаль, подняв на Куси затуманенные слезами глаза, – однако я с трудом могу поверить, что вы тот самый Ги де Куси, которого я учил стрелять из лука, этот шалун, который не доставал мне до плеча, когда уехал в Святую Землю. Не обманываете ли вы меня? Нет, я узнаю голубые очи и тонкие насмешливые губы. Не слышал ли я притом, что он сделался знаменитым рыцарем, страхом сарацинов и победителем на всех турнирах? Да, сир Ги, да, мне рассказывали все это.
Тронутый безумной радостью старика, Куси слушал его не прерывая. Он чувствовал, что его сердце, опечаленное грустными размышлениями, точно согрелось от этих простодушных выражений привязанности.
– Да, это я, мой добрый Онфруа, – сказал он наконец. – Оставь у себя эти ключи, оставь их, говорю я тебе, они не могут находиться в лучших руках. Теперь пойдем. Я привез тебе небольшое подкрепление, как ты видишь, но, если нас немного, аппетит у нас хорош, и я надеюсь, что ты настолько запасся провизией, что наш приезд не застигнет тебя врасплох.
