Никто из них не мог опровергнуть факта, а потому все молчали.
– Так слушайте же, – воскликнул король. – Клянусь Богом живым, что разрешение, вами произнесенное, будет сохранено, и вы тоже будете поддерживать его! Если вы виновны в том, что произнесли его, то пускай на вас падает позор и казнь, но ни я, ни та, которая мне дороже жизни, не должны пострадать. Если есть во Франции какой-нибудь епископ, который не разрешал развода, пусть он налагает интердикт на свою епархию, если желает того – я не стану ему противиться! Но если кто-нибудь из принимавших участие в соборе, прелат или аббат, осмелится это сделать, – я выгоню его из епархии, лишу сана и доходов и навеки изгоню из моего королевства. Не забудьте этого, господа, потому что я сдержу мое слово, это так же верно, как и то, что я король!
Когда Филипп произносил эти слова, сурово и грозно обводя взором собравшихся прелатов, голос его звучал громогласно, а глаза метали молнии. Никто не осмеливался поднять на него взор; все головы склонились долу в безмолвном смущении.
– Что же касается папы, – сказал Филипп, – то передайте ему от меня: я не искал войны. Но если ему так хочется войны, он ее получит! Бароны и рыцари, – продолжал государь, сходя со ступеней трона, – заседание окончено! Кто из вас находит, что мои снова соответствуют чести и достоинству короля, тот пускай следует за мною.
Он вышел из залы вместе с Артуром, большинство баронов поспешно последовало за ним.
В этот самый вечер граф Тибо д’Овернь приехал в Париж.
Глава X
Прошло уже три недели со времени отъезда графа Жюльена и Алисы, а Куси, запершись в своем замке, не имел о них никаких вестей. Он грустил, сердился, все ему опротивело, даже охота была забыта – даже охота, это первое утешение баронов феодальных времен!
Внешний мир, казалось, перестал для него существовать, целые часы проводил он на стенах замка, тоскливо глядя на большую дорогу и глубоко вздыхая, когда путешественники, изредка показывавшиеся на ней, вдруг сворачивали в сторону или обходили холм, не останавливаясь.
До него дошли уже сведения о страшной войне, разгоревшейся между королем Филиппом Августом и Иоанном Безземельным, и потому со дня на день он ожидал королевского гонца, призывающего его под королевское знамя. Но вестник не являлся, а если бы и явился, так возникли бы новые преграды, которые только увеличили бы затруднительное положение сира Куси.
Чтобы занять почетное место в королевской армии, барону надлежало явиться с многочисленной свитой, а у него такой возможности не было. Кошелек его до того опустел, что в нем не оставалось ни одного безанта.
В тот самый день, когда Артур Бретонский был произведен в рыцари, Куси сидел на стене и печально глядел на парижскую дорогу; вдруг на далеком горизонте показался путник, направлявшийся прямо к замку. Куси почти не обратил на него внимания, так как привык за эти недели, что все его надежды рассыпались в прах. Но путник миновал все ответвления и направлялся прямиком к холму, на котором стоял замок, и тогда Куси стал присматриваться к нему.
То был старик с длинной седой бородой и в темной рясе, и Куси бросился к нему навстречу, узнав в нем отшельника Бернара, спасшего ему жизнь в Оверни. Он помог ему взойти на ведущий в замок крутой скат с такой заботливостью, как будто старик был его родным отцом.
– Добро пожаловать, дорогой отче, – сказал хозяин, – случайно ли вы пожаловали сюда или вздумали погостить у меня?
– Я желать видеть вас, сын мой, и узнать, что с вами делается. Если бы не случай, заставивший меня приостановить мой путь, так давно я был бы у вас. Мне хотелось знать, не совершили ли вы еще какого-нибудь сумасбродства, которое могло бы подвергнуть опасности вашу жизнь.
– Пока еще нет, любезный отче, – отвечал рыцарь, улыбаясь. – Тем не менее я очень рад видеть вас у себя. Мне необходимо услышать добрый совет, и после того как вы подкрепите свои силы пищей, я попрошу вас высказать свое мнение насчет некоторых тревожащих меня вопросов.
– А когда я выскажу вам свое мнение, вы все-таки поступите по собственному убеждению. Не так ли? Но прежде я позавтракаю. Прикажите, сын мой, одному из долговязых лентяев, которые служат вам, подать мне кресс-салат и кружку воды.
– Как это? Неужели после такого продолжительного путешествия вы не подкрепите свои силы более существенной пищей?
– Я дал обет никогда не прикасаться к еде, чувствовавшей биение жизни и трепет смерти. Всякая жизнь изливается от Бога, и человек обязан уважать ее. Но что вы задумчивы, в чем причина вашей печали? Что с вами произошло? – спросил заботливо отшельник, внимательно вглядываясь в лицо молодого рыцаря, черты которого потеряли прежнее выражение беззаботного веселья, которым они отличались в первое свидание.
– Вы не ошибаетесь, отец мой; я слыхал, что время держит в каждой руке по чаше: одна из них полна сладостей, другая горечи, и что человек, пока жив, должен упиваться ими по очереди. Много было счастливых дней, когда я утолял жажду только из первой; теперь настала очередь другой чаши.
– Против этого зла есть одно лекарство, сын мой!
– Смерть? Вы это хотите сказать?
– Нет, крест нашего Господа Иисуса Христа. В кресте он дает нам надежду и награду; крестом утешает нас во всех скорбях. Сядьте подле меня, пока я отдохну немного, и выслушайте, что я вам скажу. Видели ли вы когда-нибудь человека более согбенного от старости и лет, более изможденного лишениями под бременем жизни, чем тот старик, который теперь предстоит перед вашими глазами? Слушайте же, было время, когда и я был молод, преисполнен сил и энергии, богат, окружен почетом, славою. Гигант в глазах моего тщеславия! Я обладал обширными владениями, мой меч всегда блистал в первых рядах сражений, я был принят при всех дворах, моих советов слушали государи! Я сжимал в объятиях первую любовь моего сердца и – дивное дело! Эта любовь только усилилась после брака и наконец обратилась в такую страсть, что я для нее пожертвовал честолюбием, гордостью и счастьем.
– И как вы были счастливы! – сказал Куси, думая об Алисе.
– Я поступил как игрок, который вверил случайной кости все, что имеет, и проиграл! Та, которую я любил, умерла, оставив меня одиноким, без детей и без надежды. Я пробовал опять вступить в мир, думая хоть что-нибудь найти, чтобы наполнить пустоту жизни. Я не говорю о сердце: сердце для меня – могила навеки замкнутая, даже в мыслях. Мне было сорок лет, и я обратился к людям моего возраста. Но в них нашел я только скотов, преданных самым грубым, плотским наслаждениям; не людей, а диких зверей, хищников и сластолюбцев, которые упивались кровью для того, чтобы подкрепить тело, разрушаемое развратом. Я отвернулся от них и пошел к старикам. Но старики оказались угрюмыми ворчунами, вечно осуждающими настоящее, жалеющими о прошлом, большими эгоистами в своих сокрушениях, чем другие в своих наслаждениях. Тогда я смешался с толпой юношей и нашел в них благородные стремления, великодушные ощущения, сердца открытые, но людей легкомысленных, самонадеянных, необузданных, не знающих предела в своих страстях. Утомленный бесполезными поисками, я вернулся в свое уединение. Тут мое сердце увяло, душа иссохла, и я жил в печали и плаче до тех пор, пока божественный свет не озарил мое сердце. Тогда, покинув жилища человеческие, я пошел искать у подножия креста того мира, который никогда не мог дать мне свет со всеми его суетными благами; здесь нашел я его, сын мой. Да, как бы ни казался я несчастным в ваших глазах, однако я никогда не был так счастлив, как теперь, потому что в сердце моем загорелась искра любви, которую ничто в мире не может уничтожить, и душа моя беспрестанно оживляется надеждами неба.
