Герен проник сюда по последнему пути.
Встревоженный и озабоченный известием, которое сообщил ему добрый епископ Парижский, предложивший ему на рассмотрение план Жана д’Арвиля, Герен искал уединения, и в сопровождении одного пажа, который держался на довольно далеком расстоянии, он прохаживался по пустынной аллее, беспрепятственно предаваясь тревожным думам.
Герен был сильно огорчен и озабочен. Он искренно любил короля Филиппа и Агнессу и, зная всю силу их взаимного чувства, понимал, что, нанося удар этой любви, нанесет смертельное поражение их сердцам.
С другой стороны, грозная опасность восставала перед ними: народ открыто возмущался; бароны составляли заговоры, чтобы вырвать у короля важные уступки или принудить его покориться папе. Словом, со всех сторон подступала неминуемая беда.
Здравый смысл государственного деятеля вел страшную борьбу с сердцем друга; и Герен, несмотря на настойчивые убеждения епископа Парижского, все еще не решался принять план настоятеля монастыря Св. Берты. Этот план внушал ему отвращение и казался низкой изменой.
Когда епископ задумчиво проходил вдоль рва, слух его уловил голоса двух людей, разговаривавших за стенами города.
Сперва доносились неясные звуки, но по мере приближения голосов Герен смог расслышать, не теряя ни одного слова из разговора. Но тогда он поспешил удалиться, боясь совершить нескромность.
«Голос королевы, – подумал он. – И если не ошибаюсь, она беседует с графом д’Овернем, прибывшим в замок вчера вечером по приглашению самого короля. Если бы Филипп вдруг появился и застал их наедине, то его ревность вспыхнула бы сама собой и не понадобилось бы прибегать к плану каноника. Но этого не может случиться: король Филипп в Гурне и раньше ночи не вернется».
Минуту спустя мимо него прошел паж в зеленом полукафтане и спросил у его пажа, как пройти в сад.
– Вам надо вернуться обратно, – отвечал паж епископа. – Когда вы окажетесь снова в городе, то спросите дорогу в замок: только этим путем можно попасть в сад.
– Я ищу графа д’Оверня, по самому важному делу, – сказал юноша. – Мне сказали, что он в саду и что туда есть вход с этой стороны. Да будут прокляты обманувшие меня.
Он поспешно удалился.
Герен не слышал этого разговора, его внимание снова было привлечено голосами со стороны сада. Он поспешно удалился, чтобы не разбирать их. Но изгородь, вдоль которой он прохаживался, шла по кривой, и ее выпуклость выходила в лес так, что хотя королева с графом д’Овернем шли гораздо медленнее, однако идя по прямой аллее, пересекавшей сад, поспели в другой ее конец одновременно с епископом. Герен, не желая того, подслушал несколько слов из разговора.
– Так вот какие приказания отец мой поручил вам передать мне? – спросила Агнесса дрожащим голосом.
– Точно так, ваше величество, – отвечал граф. – И он умоляет вас, если вы имеете к нему какую-нибудь привязанность, не отвергать его волю и покориться ей. Он знает…
Но голос графа исчез вдали, потому что королева свернула в другую аллею.
Герен повернул к лесу, когда послышался лошадиный топот множества всадников, скакавших по смежной аллее. Он заглянул в прогалину и, к величайшему удивлению, увидел Филиппа Августа, возвращавшегося в замок в сопровождении целого отряда кавалеристов. За несколько шагов до аллеи, где гулял его министр, король остановился и слез с лошади.
– Я пройду садом, – сказал он оруженосцу, передавая ему лошадь, – а вы ступайте городом, да осторожнее, чтобы жители не узнали о моем возвращении. Они замучают меня своими просьбами и жалобами по случаю интердикта, а так как я не могу исполнить их желаний, то уж лучше избегать встречи с ними.
Оруженосец с воинами удалился, а Филипп медленными шагами направился к садовой калитке. Он был задумчив, походка его была неровна и порывиста. Два раза он останавливался, сам того не замечая; наконец он сделал над собой усилие, чтобы оторваться от тяжелых дум, и воскликнул:
– Счастливый Саладин! У тебя нет изменников, которые возмущают счастье и раздувают раздор в государстве. Ты настоящий властелин, а я… я… Клянусь небом, я тоже буду властелином, даже если для этого придется сделаться мусульманином!
Он поднял глаза и увидел своего министра, идущего ему навстречу.
– Ах, это вы, Герен! Уж не интердикт ли выгнал вас из города?
– Нет, государь. Я пришел сюда затем, чтобы в уединении подумать о средствах, как бы положить ему конец. Вернись в город, – продолжал министр, обращаясь к своему пажу, – я провожу государя.
– Ну что скажешь, Герен: каково действуют эти гнусные бароны, эти бесчестные рыцари! – сказал Филипп, давая волю гневу. – После всех этих лживых клятв и хвастливых уверений, они покинули меня в минуту опасности и встали против меня! А эти трусливые, алчные прелаты перепугались при первом взмахе крыльев римского коршуна и бросают меня в бездну бедствий, которых сами были причиной. Но клянусь Богом, все они понесут наказание за свою измену. Да, все: прелаты и бароны! Я заставлю их почувствовать все зло интердикта еще больше, чем его испытываю я. Силу их кары я сумею повернуть для усиления моей власти. Их трусливость наполнит мою казну, их мятеж увеличит мои владения. Гурне уже покорен, и я при этом не потерял ни одного человека. Я запер шлюзы, и река превратилась в неудержимый поток, сокрушивший все: ворота, башни и стены. Половина Нормандии изъявила покорность без всякого сопротивления: и я возвращался бы счастливым и торжествующим, если бы в каждом городе по всем дорогам, через которые проходил мой путь, не раздавались стоны и ропот, возбуждаемый этим глупым интердиктом. Герен, они приносили своих покойников и клали их у моих ног. По обеим сторонам улиц лежали больные и умирающие с громкими воплями, требуя от меня утешений религии; меня преследовали их мольбы и проклятия! Это жуткое зрелище разрывает мне сердце.
– Верю, государь, и никак не желаю увеличивать вашу скорбь. Но не могу скрыть от вас, что с каждым вестником поступают тревожные новости. Везде открыто говорят о бунтах: народ восстает с оружием в руках.
– Где? – вскричал Филипп, и глаза его гневно сверкнули. – Отвечайте, Герен, кто осмеливается еще произносить слова бунта?
– Государь, в пятидесяти разных местах народ взялся за оружие и множество баронов прислали предостережения. Смирение и покорность забыты.
– Мы выступим против бунтовщиков, и клянусь честью, крепостные и бароны поймут, что у них есть властелин!
С выражением твердой решимости король Филипп сделал несколько шагов к саду, но вдруг остановился и, вынув из кармана письмо, подал его Герену, говоря:
– Я нашел это у себя на столе и не мог дознаться, кто положил. Странно, но у графа д’Оверня есть тайные враги.
Герен взял письмо и прочел следующие слова: «Государь, берегитесь графа д’Оверня и присматривайте за королевой».
Министру показалось, что почерк ему знаком и что это, должно быть, написано Жаном д’Арвилем.
