Прибыв в монастырь каноников Св. Берты, он прямиком пошел в занимаемую им келью и, отворив сундук с золотом, приготовленным им для отъезда в Палестину, сказал отрывисто:
– Бери, бери сколько тебе надо. Скажи твоему господину, – продолжал он прерывающим голосом и делая страшное усилие, чтобы излагать мысли связно, – скажи, что я сам бы поехал освободить его… Да, при других обстоятельствах непременно сам явился бы… Но сегодня я не тот, что был прежде… Сердце не переменилось, но голова помрачилась… я не узнаю себя… Сегодня жгучее солнце пустыни и Агнесса… да, Агнеса, холодная как лед… Ну что же ты? бери! Чего ждешь? Бери и уходи вон!
Эрмольд не заставил повторять приказание. В железном сундуке лежали мешки с золотом, один подле другого, с надписями, сколько в каком находится. Паж взял десять тысяч крон, в которые сам оценил выкуп своего рыцаря и, спрятав их в надежное место, поколебался с минуту, не смея уходить без приказания графа д’Оверня, но и не осмеливаясь спрашивать его о позволении уйти.
Приказание не заставило себя ждать.
– Уйдешь ли ты наконец? – рявкнул Тибо, топнув ногой и взмахнув рукой.
Эрмольд поспешил повиноваться и, встретив на дворе графских оруженосцев, только что прискакавших в страшной тревоге, посоветовал им не выпускать из вида их господина, который внезапно помешался.
Паж сел на своего коня, но некоторое время блуждал по улицам Парижа, не зная, в какую сторону направиться. «По всем дорогам рассеяны шайки разбойников и брабантов, – думал он. – Если поехать в Руан с десятью тысячами крон в карманах, так долго не проедешь, тотчас карманы обчистят, если чего похуже не сделают. Мне нужны провожатые. Да где их взять? У кого просить?»
Тут он вспомнил о пустыннике Бернаре, который высоко стоял в его глазах с тех пор, как присланная им тысяча серебряных марок доказала несправедливость его подозрений. Он решился отправиться к нему за советом и тотчас же повернул лошадь в Венсенский лес. Без труда он отыскал келью отшельника, который принял его очень радушно и ласково, как не всякого, и потом внимательно выслушал его рассказ.
Эрмольд, сильно встревоженный всеми последними событиями, очень рад был облегчить сердце откровенным признанием всего случившегося с ним до прибытия в Компьен: о том, как он без позволения свернул в Флеш, как старался не допустить измены Жоделля и с каким отчаянием увидел с вершины холма англичан, овладевших городом Мирбо.
– Неужели никто не спасся? – спросил пустынник с беспокойством.
– Никто, кроме нашего шута Галлона, который успел убежать, хотя был ранен стрелой. Но он так страдал от раны, что я не мог добиться от него путного слова. Увидев меня, он страшно завыл и бросился бежать так быстро, что мой бедный измученный конь не смог догнать его. По этой причине я поспешил в Тур, откуда написал графу д’Оверню в надежде, что он поспешит на помощь своему другу. Но да помилует Господь бедного рыцаря – по приезде моем в Компьен я нашел, что голова его находится в печальном состоянии.
– Что ты хочешь этим сказать? Отчего же граф д’Овернь не поспешил на помощь своему другу?
– Увы! Его рассудок улетел на луну! И что всего страннее – это несчастье поразило его внезапно. Сегодня утром отправляясь во дворец, граф был совершенно спокоен, вполне обладал здравым смыслом, а когда вышел из дворца, совсем потерял рассудок.
Пустынник побледнел, потому что ясно понял то, что казалось непонятным для пажа, и приписал это несчастье дипломатическим соображениям Жана д’Арвиля, тогда как в сущности оно было следствием обстоятельств, в которых настоятель каноников был совершенно неповинен.
– Это несчастье доказывает только то, – сказал он, – что я всю жизнь буду раскаиваться, что хоть на минуту мог отклониться от прямого пути, хотя бы для самых честных целей. Никогда не лги, молодой человек: ложь есть зло, которое рано или поздно приносит горькие плоды.
Заметив, с каким удивлением Эрмольд посмотрел за него, старик продолжал, не поясняя своего замечания:
– Это печальное событие, очень жаль, что граф д’Овернь не в состоянии действовать, когда твой рыцарь наиболее нуждается в его помощи. Надо поискать другого средства, чтобы внести выкуп за сира де Куси. С помощью Бога я надеюсь найти это средство.
– Оно уже найдено, – отвечал Эрмольд. – Хотя рассудок у графа не на месте, однако он не совсем потерял воспоминание о своей привязанности к моему господину и, сознавая, что сам не в состоянии заниматься этим делом, вручил мне десять тысяч крон с приказанием выкупить сира де Куси. Вот это именно и затрудняет меня, потому что я не смею ехать в Руан с такой большой суммой. Тогда я подумал, что вы можете выпросить для меня эскорт у короля, поэтому-то и приехал к вам. Если вы это можете, то господин мой спасен; в противном случае, хоть я и пойду на все опасности, чтобы спасти моего рыцаря, однако не ручаюсь за успех при настоящем положении дел. Во всяком случае, если через два месяца вы не получите от меня известия, то смело можете думать, что я убит разбойниками, и тогда просите самого короля позаботиться о моем господине. Ведь это по его приказанию сир де Куси попал в такую беду, так уж наверное король не откажется помочь ему.
– Молодой человек, я доставлю тебе эскорт и самый надежный, – сказал отшельник, несколько подумав. – Сир Франсуа де Руси Монжуа, королевский герольдмейстер, считает себя обязанным мне и будет рад, если я попрошу у него дать тебе в провожатые герольда. Но теперь поздно и небезопасно возвращаться в Париж. Завтра утром мы займемся этим делом.
Эрмольд ночевал в келье пустынника, который не преувеличивал своего кредита у герольдмейстера, потому что паж через два дня после этого отправился в Руан в сопровождении герольда и шута Галлона, который отыскал Эрмольда и силой навязался к нему в попутчики, говоря, что ему любопытно видеть, какую фигуру представляет из себя Куси в тюрьме.
Вернемся на несколько дней назад в Руан, город в Нормандии.
В те времена находилась на берегу Сены высокая и крепкая башня мрачного вида, служившая тюрьмой. Сюда были заключены Артур Плантагенет и Ги де Куси.
Комната, отведенная им, была довольно обширная, но низенькая и сырая, с тяжелыми сводами, которые поддерживались двумя рядами колонн. Свет попадал внутрь сквозь узенькое отверстие бойницы, выходившей на Сену, но этого не хватало, чтобы разогнать мрак, царствовавший в комнате. Свет служил только слабым проводником во мраке.
Обстановка этого печального жилища соответствовала его унылой наружности. Груда свежей соломы лежала в одном углу и служила постелью для Куси, в другом углу стояло жалкое подобие кровати, прикрытое лохмотьями вместо белья и одеялом для принца Артура. Кроме того, тут были два стула – неслыханная тогда роскошь в темницах – и дубовый стол между двумя столбами.
У этого стола сидел принц Артур, положив голову на руки. Время шло к вечеру; день был жаркий, солнце обливало землю светом и теплом. Узкий его луч пробрался в окошко и упал на принца, озарив на минуту его роскошные, теперь поношенные одежды, и позолотив прекрасные белокурые волосы, которые в беспорядке разметались по плечам.
