– Да, государь, мы пойдем за вами! – воскликнули бароны, вознегодовавшие на покровительство, оказываемое папой гнусному убийце. – Ваше дело правое, и мы поддержим вас.
Одновременно с этим герцог Бургундский бросил на короля выразительный взгляд, положив правую руку на эфес меча.
– Ах, герцог Бургундский, мой благородный друг, вы правы! – сказал король. – Мы будем тогда только свободны, когда докажем, что умеем владеть нашими мечами. Не дрожите, сир аббат. Мы честные рыцари, и вы в полной безопасности среди нас. Но мы не дети, которых можно забавлять планами священной войны, тогда как кровь наших близких вопиет о мщении! Вам не удастся этого никогда. Война против убийцы Артура – вот у меня священная война, и никогда не бывало более справедливой и законной войны… А вот и Монжуа! Мы ждали тебя с нетерпением, – воскликнул Филипп, увидев своего Герольдмейстера. – Мы дадим тебе поручение, достойное и твоего знания, и твоей храбрости. Иоанн Анжуйский, король английский, вероломно убил Артура Плантагенета, и вот свидетель, обвиняющий его – сир де Куси.
– Благороднейший и храбрейший рыцарь, когда-либо бывавший в свете, – отвечал герольдмейстер с почтительным поклоном.
– Ступай же к этому бесчестному королю и вызови его от моего имени. Скажи ему, что мы возьмем кровь за кровь, что мы заранее возлагаем на него ответственность за смерть всех, кто погибнет в этой войне, и тех, кто будет защищать его неправое дело, и тех, кто будет карать его злодеяние. Скажи ему, что мы не хотим слышать ни о мире, ни о перемирии до тех пор, пока он будет владеть хотя бы пядью земли французской, и что когда мы изгоним его на остров, то и там наш меч достанет преступника даже в собственном его дворце. Но погоди, погоди немного, – вдруг спохватился король, обуздывая свою ярость. – Мы предпринимаем дело правосудия и не хотим, чтобы нас упрекали в том, что мы начали его в минуту гнева.
Внезапное вдохновение внушило ему блистательную мысль. Король подумал, что если он пошлет вызов Иоанну, как своему вассалу, явиться на суд перед палатой пэров, то этим самым принудит своих вассалов поддерживать его в предпринимаемой войне для исполнения их собственного приговора. Он понял, что действуя таким путем, он придаст непоколебимую силу королевской власти и потому, пользуясь порывом негодования своих баронов, чтобы безвозвратно присоединить их к себе, обратился к ним со следующей речью:
– Пэры моего королевства! Хоть я заранее уверен в вашем одобрении, вызывая на смертной бой Иоанна Анжуйского, короля английского, однако я не должен забывать, что он, как герцог провинций Анжу и Нормандия, мой вассал, и в этом звании имеет право требовать вашего суда. По этому случаю с полным доверием к вашей чести и справедливости возлагаю на вас заботу произнести приговор в этом деле. Сегодня же я посылаю Монжуа с вызовом Иоанну Анжуйскому явиться перед ему равными пэрами в течение одного месяца, чтобы дать ответ на обвинения, произнесенные против него, и после того, как вы провозгласите приговор над ним, мои войска, в случае надобности, приведут ваш приговор в исполнение.
Бароны восторженно рукоплескали этому решению. Монжуа получил приказание немедленно провозгласить вызов королю английскому. Аббат Трефонтен понял, что в этом деле вмешательство церкви будет бесполезно, и потому удалился, не скрывая своего неудовольствия. Филипп провожал его до дверей взглядом, сверкающим торжеством.
– Сир де Куси, – сказал король, обращаясь к рыцарю. – Невеселые известия вы нам привезли, тем не менее мы вам очень рады и желаем сохранить вас при нашем дворе до тех пор, пока не выступим против Иоанна Английского. Вассалы танкарвильские уже собраны, и если не успели выступить в пользу Артура, то помогут отмстить за его смерть. Благородные бароны, – продолжал он, обращаясь к вельможам, – надеюсь, вы не откажетесь поужинать со мною сегодня. Но прежде этого я должен исполнить тяжелую обязанность – сообщить матери о смерти сына и по возможности утешить ее в горе.
Раскланявшись с баронами, он вышел из залы и направился в покои герцогини Констанции.
Глава XXIV
Агнесса Меранская, заточив себя в замке Ролльбуаз, оставалась верна своему обету никого не принимать до тех пор, пока папа не вынесет вердикт насчет первого развода короля. Но с каждым днем усиливались ее грусть и безнадежность. Она узнала о новых несогласиях, возникших между Иннокентием Третьим и Филиппом Августом. Не могли скрыть от нее и того, что святейший отец, скрывая свое недоброжелательство под видом мелочной обрядности и пустых придирок к словам, затягивал дело и, по-видимому, предоставлял времени выработать предлог, который избавил бы его от необходимости созвать собор французских епископов.
Мало-помалу надежда исчезала. Грустные предчувствия пробуждались в ее душе, и глубокая затаенная тоска подтачивала ее здоровье, нанося ему смертельные удары.
Лицо ее давно уже побледнело и исхудало, глубоко запавшие глаза горели лихорадочным огнем, и тому, кто прежде видел Агнессу во всем блеске молодости и красоты, она казалась теперь бледным призраком.
Она избегала общества, с трудом выносила присутствие прислужниц, позволяя им только на некотором отдалении следовать за ней на прогулках, и почти никогда ни с кем не разговаривала.
Одну Алису она полюбила и приблизила к себе, и то может быть потому, что Алиса понимала, что глубокая печаль не хочет утешения, и никогда не старалась развлекать королеву, которая всегда приветливо принимала ее.
Прошло уже около месяца с тех пор, как Куси вернулся из плена в Париж. Однажды утром Алиса вошла в комнату королевы и увидела, что та держит в руках свое венчальное кольцо и заливается слезами, глядя на него. Алиса хотела тотчас удалиться, но королева остановила ее.
– Посмотрите, – сказала она, указывая на кольцо, – не есть ли это предзнаменование, что счастье навеки оставило нас, когда даже бесчувственные предметы, и те покидают нас в горе? Вот это кольцо я получила с таким счастьем, и пока живу, не расстанусь с ним, и вдруг сегодня оно упало у меня с пальца! Не есть ли это предзнаменование?
– Я уверена, что в этом ничего нет зловещего, – отвечала Алиса. – Напротив, поверьте мне, это доказывает, что скоро настанет день, когда оно опять займет свое место для жизни, счастья и надежды.
– Так это, видно, будет на небе, – отвечала Агнесса, печально покачав головой.
– Не обманывайтесь, Алиса, – печаль произвела необратимые опустошения и святейший отец справедливо придумывает отсрочку за отсрочкой. Ожидаемый предлог – моя смерть – представится ему еще скорее, чем он предполагает. А между тем мне не хотелось бы умирать, потому что я знаю – смерть моя сокрушит Филиппа. А все же дни мои подходят к концу, и кроме покоя могилы нет у меня других надежд. Сколько силы в страдании, томящем меня, если это кольцо от своей тяжести падает теперь с моего пальца, тогда как прежде я с трудом его надевала?
Алиса опустила голову и ничего не отвечала: у нее недоставало сил вселять бесплодную надежду.
– Сегодня утром, – опять заговорила королева, – я хотела написать герцогине Констанции, желая сказать ей в утешение несколько слов о смерти бедного Артура, но никак не могла. Сама не знаю, от того ли, что мой ум поглощен собственным горем, и недостает у него мысли для чужого несчастья, только каждое слово, написанное мной, могло навести еще большее уныние на бедную мать, но никак уже утешить ее и поддержать в ней мужество. Сознавая свое бессилие, я опустила руку и вдруг – кольцо скатилось с пальца и упало на пол. В этой случайности я невольно увидела печальное предзнаменование, но не оно заставило меня плакать. Нет, но оно напомнило прошлое, и мне ясно представилась противоположность этого счастливого прошлого с моим настоящим. Ах, Алиса, настоящее само по себе ничего значит, цену настоящему придают вещи, соединяются с его прошлым или с будущим – а этих цепей не существует для меня. Они все разбиты!
