– Черт! черт! – заорали разбойники, узнав Галлона и, охваченные паническим ужасом, разбежались во все стороны. Только один остановился, чтобы пустить стрелу в фигляра.
– Нет, это не черт, – сказал он. – Это изменник, который чуть было не вовлек нас в засаду, и я убью его прежде, чем сам умру.
Стрела полетела. Но Галлон уклонился от нее при помощи присущей ему гибкости, а потом с издевательским «ха-ха-ха!» бросился в погоню за разбойником, который избежал смерти от длинного копья только тем, что споро влез на скалу, неприступную для всадника.
Битва окончилась. Разбойники, державшиеся в расчете на успех диверсии, предпринятой их командиром, обратились в бегство по долине, когда увидели, что атаман упал под топором Куси, а стрелки Тибо погнались за теми, которые бросились в горы.
Галлон соскочил со своей лошади и, проворно обобрав карманы у двух мертвых грабителей, снимал с них одежду, когда Куси приметил его и подъехал ближе.
– Галлон! – закричал он, занося топор над головой фигляра. – Галлон-шут!
Галлон поднял голову, сделал гримасу и продолжал свое дело.
– Если бы я не чувствовал жалости к твоему сумасшествию, я разбил бы тебе череп, негодяй! – сказал Куси. – Ну, вставай! – прибавил он, стукнув шута ручкой топора, – и не наклоняйся над трупами как коршун. Что ты сделал с дамой, которую я поручил тебе? Зачем ты ее бросил?
– Что я сделал? – холодно отвечал Галлон. – Я проводил ее под скалу с ее женщинами, и не моя вина, что она вышла оттуда посмотреть, как вы сражаетесь. Зачем я ее бросил? Затем, что мне хотелось видеть битву и помочь сильнейшим, ха-ха-ха!
В этих последних словах могло быть больше правды, чем Куси подозревал, но обезоруженный рассказом о поведении Алисы, он оставил шута и присоединился к своим товарищам.
Подобные схватки случались слишком часто в то время, когда происходила эта история, чтобы уделять ей много внимания, как только опасность миновала. Д’Овернь, велев перевязать самые опасные раны, восстановил порядок в своем маленьком отряде, и путники немедленно отправились в путь, оставив коршунам и воронам трупы двадцати разбойников, брошенных мертвыми или раненными на равнине.
Алиса, еще взволнованная своим приключением, предоставила отцу благодарить Куси. Но если губы были безмолвны, то в ее глазах, без сомнения, не было недостатка в красноречии, потому что когда проезжали через то место, где происходила битва и Куси увидал, как Алиса повернулась к нему с невольным движением, он заплатил бы тысячу безантов, чтобы разбойники напали еще раз.
Разбойники, однако, недалеко разбежались. Как только последний человек из отряда путников скрылся за ближайшим поворотом дороги, над кустами стали высовываться головы, потом из-за камней появились люди и спустились на дорогу. Это были грабители, спешившие подобрать тела товарищей и ограбить их.
Только один не принимал участия в этом деле: тот, который стрелял в Галлона. Бледный, растревоженный, он ходил от трупа к трупу, внимательно рассматривая каждого, но когда дошел до человека, похитившего Алису, то упал на колени и зарыдал.
– Ален! Мой бедный Ален! Мой возлюбленный брат, – приговаривал он. – Стало быть, это правда, они убили тебя!
Бросившись на окровавленное тело, он покрыл его поцелуями и слезами. Потом, резко приподнявшись, сказал:
– Они тебя убили, но я знаю их имена, и этот Куси, который разбил тебе голову топором, и этот жалкий фигляр, который нас завлек в засаду, еще попадутся мне на пути. Прежде чем пройдет год, я отниму их жизнь, или они возьмут мою. Клянусь тебе, Ален, и пусть Господь, который слышит меня, проклянет меня и в этом мире и в другом, если я не сдержу своей клятвы!
Как бы успокоенный этим решением, принятым перед лицом смерти, он оставил труп и вернулся к товарищам.
– Пусть раненых перенесут в надежное место, а мертвых похоронят! – велел предводитель. – Сегодня вечером мы оставим Овернь.
Исполнив приказание, разбойники исчезли в долине. Дорога опустела, и только лужи крови и обломки оружия напоминали об ожесточенной борьбе, происшедшей там.
Глава III
Компьен, который всегда составлял принадлежность короны, ко времени нашего рассказа стал королевской резиденцией. Город менее обширный чем ныне, представлял зато более сельский и живописный вид. Многочисленные сады, разбросанные со всех сторон между домами, пропускали волнами свет и воздух, а соломенные кровли, устланные мхом, придавали ему вид веселости, которое не имеет холодное однообразие более поздних черепичных и аспидных кровель.
Старый замок, который более старались укреплять, чем сделать удобным жилищем, располагался тем не менее в прекрасном месте, и из его узких окон открывался с одной стороны лес, простиравшийся необозримым океаном зелени, а с другой – берега Уазы, за излучинами которой взгляд мог следовать гораздо дальше того места, где эта река сливалась с Эной.
За две недели до приезда графа д’Оверня и Куси к Павенскому озеру, в квадратной комнате первого этажа большой башни замка, внутри одной из глубоких амбразур окон, сделанных в толстых стенах и составлявших благоприятное убежище для мечтательности или скромных излияний любви, сидели двое. Эти две особы, исключительно занятые друг другом, по-видимому, наслаждались без задней мысли одним из тех счастливых мгновений, которые обозначают, как светлые точки, первые дни союза, основанного на взаимной любви.
Одна была молодая женщина лет девятнадцати, и ее белокурые волосы, заплетенные в косы, обрамляли чистое и свежее личико, нежную и трогательную красоту которого заставляла сиять любовь. Подпирая щеку одной рукой и с задумчивым видом устремив большие голубые глаза на пейзаж, она предоставила другую руку своему собеседнику, который нежно сжимал ее в ладонях.
Собеседник ее был мужчина лет тридцати трех, высокого роста и правильного сложения. Его голубые глаза были бы замечательно прекрасны и выразительны, если бы не сидели слишком близко один к другому и если бы несколько темных пятен не портили их лазурь. Однако черты его были приятны, и вместо того чтобы омрачать его умное и благородное лицо, сей изъян глаз, привлекая внимание, еще более подчеркивал блеск живого и проницательного взгляда.
Впрочем, вся его наружность выражала спокойствие и редкое достоинство, а простой охотничий костюм, подчеркивающий фигуру, красноречивее королевской мантии говорил о царственной осанке. Это был не кто иной, как Филипп Август.
– Вы очень задумчивы, милая Агнесса, – сказал он после минутного молчания, нежно привлекая к себе свою собеседницу и прерывая таким образом ее мысли.
Эта молодая женщина была Агнесса Меранская, на которой он женился несколько месяцев тому назад, после того как французские епископы расторгли его брак с Ингебургой, сестрой датского короля Канута, к которой он с первого свидания почувствовал непреодолимое отвращение.
– Вы очень задумчивы, – продолжал он. – Куда увлекли вас мысли?
