– О, очень далеко отсюда, – отвечала Агнесса, подняв глаза и устремив на короля взгляд, исполненный той глубокой нежности, которую женщина чувствует к предмету своей первой любви. – Очень далеко от этого замка и от этого двора, гораздо дальше великого королевства и больших городов моего Филиппа, а между тем все же рядом с ним. Я думала об истории, где мой отец остался один, сожалея о моем отсутствии, и говорила себе, что жизнь государей, всегда принужденных судьбой разлучаться с теми, кого они любят, часто бывает горька и печальна.
– И без сомнения, вы желали оставить вашего Филиппа и воротиться к отцу? – сказал король с улыбкой, показывавшей, что он предчувствует, какой ответ будет дан на его вопрос.
– О нет! Нет! – вскричала Агнесса. – Но смотря в это окно и припоминая, что дорога, проходящая через лес, ведет в Истрию, я начала желать, чтобы мой Филипп был простым рыцарем, потому что тогда ничто не удерживало бы его здесь, и он мог бы отвезти меня к отцу, и тогда я наслаждалась бы, соединившись со всеми, кого я люблю, счастьем без всякой примеси.
– А если бы завтра вам сказали, Агнесса, – продолжал Филипп тоном, исполненным меланхолической горечи, который поразил молодую девушку, – если бы завтра вам сказали, что вы можете оставить меня и воротиться к вашему отцу, вы не поедете?
– Оставлю ли я вас? – отвечала Агнесса, с удивленным видом устремив на короля взгляд больших глаз и глядя на него с беспокойством. – Оставлю ли я вас? Никогда! А если вы меня оставите, я умру! Но что хотите вы сказать, Филипп? Напрасно улыбаетесь… Вы говорили сейчас серьезно?.. Поцелуй – не ответ.
– Я шутил, милая Агнесса, – отвечал Филипп, нежно сжимая в объятиях молодую женщину. – Отказаться от вас? Я откажусь скорее от короны!
Пока он говорил, дверь отворилась, портьера, закрывавшая ее, приподнялась и на пороге боязливо и почтительно показался один из придворных.
– Что вам нужно? – вскричал Филипп, поспешно отстранясь от молодой женщины, стан которой обнимал рукой. – Как вы осмелились войти сюда без зова?
Блеск глаз и вспыхнувшие щеки выдавали запальчивость характера, которая была свойственна королю, но которую ему удавалось преодолевать. Даже когда не мог сдержать ее первых порывов, он почти всегда успевал повернуть их к выгоде своей политики.
– Государь, – отвечал придворный с поклоном, – епископ Этьен Герен приехал из Парижа и просит аудиенции.
– Пусть войдет, – сказал Филипп.
Когда явился Герен, самый надежный его министр и самый задушевный его друг, черты короля, искаженные гневом и нетерпением, уже приняли серьезное и сдержанное выражение.
Герен был человек высокого роста, с худым, суровым лицом… Он принадлежал к ордену госпитальеров и сохранил их черную сутану и крест, даже будучи избран Санлисским епископом. Гость откинул капюшон и низко поклонился королю, который сделал несколько шагов навстречу и принял его как равного.
– Добро пожаловать, Герен, – сказал Филипп, – хотя я не ожидал вашего посещения. Я вам оставил, уезжая из моего доброго города Парижа, столько трудных дел, что считал вас еще занятым их распутыванием.
– Дело, которое привело меня сюда, имеет важность совсем другого рода, – отвечал министр. – Это-то и придало мне смелость нарушить ваш покой. Письмо от папы Целестина привез вчера нарочный…
– Письмо от папы! – вскричал Филипп, неприметно от Агнессы делая своему министру знак молчать. – Мне стоит пройти в кабинет и внимательно, без помех прочитать послание святого отца. Милая Агнесса, – прибавил он, обращаясь к королеве, – подождите меня несколько минут. Я обещал вам оторвать эти три дня у дел и посвятить вам. Я не забуду моего обещания и незамедлительно вернусь.
– Я не захотела бы ни за что на свете, государь, – отвечала Агнесса, – чтобы мой Филипп пренебрег для меня хоть на минуту делами своего королевства или интересами короны. Я буду ждать вас здесь, не жалуясь, зная, какая причина удерживает вас. Не слушайте Филиппа, сир Герен, – прибавила она, обернувшись к госпитальеру с любезной улыбкой, – если он вам прикажет сократить ваш рассказ из любви ко мне.
Епископ поклонился королеве, не говоря ни слова, но с видом глубоко почтительным, и пошел за королем, который, по выходе из комнаты Агнессы, вошел в длинный коридор, ведущий в башню, где находился его кабинет.
Там Филипп бросился на стул и, сделав знак Герену запереть дверь, протянул руку, как бы требуя письмо папы.
– Ни слова об этом глупом деле при королеве, – сказал он прелату, взяв поданное им письмо. – Пусть она не знает никогда, что папа делает затруднения! Я за все короны Карла Великого не соглашусь, чтобы она подозревала, будто в мой развод с Ингебургой вкралась малейшая неточность, происходящая, впрочем, только от придирок римского двора… Ну, что говорит Целестин?
– Государь, он угрожает вам отлучением от церкви и анафемой.
– Напрасная угроза! – сказал Филипп, презрительно улыбнувшись.
– Ваша догадка более точна, чем вы сами думаете, государь. Папа не мог бы сдержать своей угрозы, если бы и хотел! Он умер.
– Умер! – воскликнул Филипп, побледнев. – А вы мне только сейчас это говорите! Когда это случилось? Собрался конклав? Сделан выбор? Ну, говорите же, Герен!
– Конклав выбрал кардинала Лотария, государь. Вы его знали во Франции и видели в Риме. Это человек великого ума.
– Слишком великого! Он перевернет весь мир, если захочет, а он захочет, – произнес Филипп с задумчивым видом. – Это не Целестин, и мы о нем услышим!
Он встал и с взволнованным видом сделал несколько шагов по кабинету. Потом остановился и, положив руку на плечо епископа, воскликнул:
– О, если бы я мог положиться на моих баронов! Если бы я мог положиться на их обещания! Это не потому, что я не питаю уважения к римской церкви, Герен! Богу известно, что в случае надобности я ценой моей крови утвердил бы ее торжество над магометанами и еретиками! Крестовый поход в Палестину, наказание Амори, изгнание жидов из моих владений служат доказательствами моей веры и моей преданности. Но этот Лотарий…
– Этот Лотарий ныне стал Иннокентием III, государь. Это человек, одаренный твердой и возвышенной душой; он вынашивает обширные замыслы и сумеет их исполнить; он могуществен, любим; это будет великий человек… Умоляю вас, государь, поразмыслите о том, как вы поступите, если папа Иннокентий III будет смотреть на это дело так, как его предшественник.
Филипп не отвечал. Неподвижный и с потупленными глазами, он погрузился на некоторое время в глубокие размышления. Потом кровь бросилась ему в лицо, глаза засверкали, и схватив одной рукой руку Герена, он поднял другую с угрожающим видом, и вскричал:
– Он не сделает ничего! Он не посмеет! Ах, Герен, если бы я мог положиться на моих баронов!
– Вы не можете, государь, – отвечал госпитальер с почтительной твердостью. – Ваши бароны недовольны. Они волнуются, и внутренний покой вашего королевства должен больше опасаться их планов, чем ваше личное счастье честолюбия Иннокентия III. Они уверены, что папа разрешит их от клятвы верности вам; и он это сделает, если вы дадите ему предлог. Разве вы не знаете, что происходит? В эту самую минуту граф Жюльен дю Мон, друг и вассал графа Булонского, изменника, и графа Фландрского, ремесло которого возмущаться, предпринял путешествие в Овернь с той только целью, чтобы наделать вам там врагов. Сир Жюльен недоволен, потому что вы не дали ему Бомез…
