– Едва ли они слишком далеко, – отвечает Калли. – Все указывает на то, что они прошли здесь добрый час спустя после восхода солнца. К моменту их проезда роса на траве высохла, иначе стебли были бы все примяты. А еще они бросили лошадь. Видите, кто-то вырезал у скотины язык – явно решил закусить на ближайшем привале. Кровь, сочащаяся изо рта коня, только начала густеть – это говорит о том, что инджуны проехали тут совсем недавно. Думается, я знаю то место, где они угнездились.
– И где же?
– На реке Пекан. Им нужна хорошая вода для скота и тень, в которой можно отдохнуть, пока не пройдут самые жаркие часы.
– Если они на Пекане, где-нибудь близ устья, то нам до них не больше пяти миль, – вставляет третий собеседник – высокий, худой, как жердь, субъект в сильно полинялой зеленой накидке. – Мне эта часть страны хорошо известна, я проходил по ней в прошлом году вместе с экспедицией на Санта-Фе.
– Всего пять миль! – восклицает другой человек, одежда которого выдает фермера с известным достатком, а горестное выражение лица – одного из пострадавших. – О, джентльмены, наши лошади наверняка уже отдохнули. Давайте поскачем вперед и обрушимся на индейцев немедля!
– Поступив так, мы сваляем дурака, – возражает Калли. – Этот как раз верный способ похоронить наши планы и стремления. Они заметят нас гораздо раньше, чем мы их, и возможно, им хватит времени сбежать и увести за собой украденных лошадей и коров. Но пленников – уж точно.
– А что предлагаете вы, Калли? – задает вопрос лейтенант рейнджеров.
– Мой метод – дождаться захода солнца, потом подкрасться к инджунам. Они разожгут костры, и свет приведет нас прямиком к их лагерю. Если они в долине Пекана, а в этом я уверен, мы с легкостью окружим их. Там утесы с обеих сторон, и нам можно разделиться на две части: одна совершит обход и зайдет вверх по течению реки, а вторая подтянется снизу. Тем самым мы наверняка не дадим им увести женщин. А заодно у нас появится хороший шанс разжиться скальпами краснокожих.
– Что скажете, парни? – капитан рейнджеров обращается в первую очередь к тем, кто состоит под его началом.
– Калли прав, – откликается большинство голосов.
– Тогда останемся до вечера тут. Если пойдем сейчас, команчи могут заметить нас прежде, чем мы подберемся к ним на выстрел. Как думаешь, Калли, сумеешь ты провести нас по их тропе после наступления темноты?
– Ха! – фыркает старый обитатель прерий, презрительно покачав головой. – Потерять след тенавов? Да я найду его даже самой темной ночью, которая опускалась когда-либо на равнину. Скунсы! Я носом чую, где они прошли!
Дальнейших дискуссий не следует. Мнение Калли перевешивает все прочие, определяя образ действий преследователей. Остановка, замышлявшаяся как краткий привал, вопреки просьбам, почти мольбам тех, кто оставил за спиной осиротевшие дома и кто горит желанием мчаться и спасать дорогих сердцу пленниц, затягивается до наступления заката.
Глава 32. Дикари застигнуты врасплох
В течение всей второй половины дня оба отряда остаются неподвижными. Преследуемые наслаждаются сиестой, которую несколько дней скачки и грабежа, с бессонными ночами, сделали необходимой. Преследователи тоже валятся с ног, но не способны уснуть, пока месть их не свершилась, а ужасная опасность нависает над головами тех, кто им близок и дорог.
Над обоими бивуаками простирают свои черные крылья стервятники, описывая круги в высоте, каждая «шайка» – над тем отрядом, который сопровождала весь день. Постоянно один из пернатых разбойников летит к соседней «шайке» – они похожи на снующих туда-сюда посланцев. Обе стаи держатся на расстоянии, но видят друг друга и, ведомые чувствами, которые куда острее человеческих, прекрасно знают, на что нацеливаются соседи. Не впервой им вот так провожать две группы, следующие через техасскую прерию. Не впервой и объединяться в воздухе, когда люди сходятся в бою на земле. Часто этим парящим в бездонной синеве птицам приходилось наблюдать за кровопролитием, подобным тому, которое намечается здесь. Их инстинкты – назовем это так, чтобы не отстать от современных натуралистов – подсказывают грифам, что последует вскоре. Пусть они обделены разумом, но не памятью, и стоит их глазам узреть людей с бронзовой кожей, а других с грязно-белой, как становится ясно, что впереди столкновение, сулящее пернатым выгоду. Не раз за ним следовал пир – такое не забывается!
И грифы помнят. Величаво паря в вышине, каждая птица вытягивает шею и косит глазом, предвкушая угощение, и наблюдая за тем, как фигурки двигаются или отдыхают, говорит себе: «Скоро эти насекомые послужат мне сытным обедом!» Стервятники обеих стай так уверены в этом, что даже с заходом солнца вместо того, чтобы отправиться в гнезда, как велит их обычай, остаются на месте, кружа над своей выбранной группой. Те, которые сопровождают преследователей, продолжают держаться в воздухе, поскольку чувствуют, что подопечные их недолго пробудут на одном месте. Эти люди не разводят костров и не предпринимают иных шагов, говорящих о намерении разбить лагерь на ночь.
С шайкой, летавшей над стоянкой преследуемых, дело обстоит иначе. С приближением темноты грифы спускаются на распростертых крыльях и устраиваются кто где: одни на деревьях, другие – на камнях, а иные – на гребне утеса, нависающего над бивуаком индейцев.
В лагере горят огни, на которых шипит насаженное на палочки мясо, оружие отложено, копья воткнуты в землю, щиты отставлены. Тут царят гомон и веселье – все свидетельствует о том, что дикари намерены пробыть здесь до утра. Намерение, при наружной своей флегматичности и вопреки мнению кабинетных натуралистов и их теориям относительно животных инстинктов, стервятники отлично понимают.
Грабители не обращают внимания на поведение птиц. Они привыкли видеть снующих рядом грифов, или как им привычнее их называть, сопилоте. Задолго до того, как англо-американские колонисты вошли в контакт с команчами, испано-мексиканский словарь достиг самых отдаленных племен этого союза.
Тенавам не привыкать видеть этих пожирателей падали, парящими над головой или ночующими поблизости – это не страннее, чем волк, держащийся поблизости от стада овец или голодная собака, рыщущая близ скотобойни.
По мере того как надвигается ночь и лиловые сумерки завладевают великой техасской равниной, отряд преследователей оказывается избавлен от ожидания, кажущегося всем таким томительным. Оседлав лошадей, белые покидают место невольной дневки и продолжают путь в тишине, словно идя траурным маршем. Единственные слышимые звуки – приглушенная поступь коней по мягкой траве прерии; время от времени клацает копыто, ударившись о камешек. Иногда звякнет фляжка, соприкоснувшись с лукой седла или рукояткой пистолета. Лошади грызут удила, да еще раздается дыхание животных и людей.
Последние переговариваются между собой голосом едва ли более громким, чем шепот. Преследуя туземных врагов, опытные рейнджеры приучаются хранить тишину, и теперь побуждают поселенцев следовать их примеру. Но те и не нуждаются в понукании – на сердце у них слишком тяжело, чтобы выразить это словами, а гнев их, пусть и неукротимо свирепый, не рвется наружу прежде того мига, когда бойцы сойдутся лицом к лицу с красными негодяями, породившими, и до сих пор порождающими этот гнев. Тьма густеет, становясь столь непроницаемой, что всадник едва различает соседа, едущего перед ним. Некоторые сожалеют об этом обстоятельстве, полагая, что оно может помешать им. Калли придерживается иного мнения. Проводник рад, так как уверен, что они застанут индейцев на Пекане, и темнота поможет осуществить предложенный им план атаки. Внимая его советам, капитан рейнджеров заражается этой уверенностью, и мстители направляются прямиком к тому месту, где приток вливается в главную реку, Литтл-Уичита, вдоль берега которой техасцы двигались весь день. При этом Калли идет по следу команчей. Вопреки его шутливым заверениям, руководствуется он не запахом. Есть и другие приметы, известные только тем, кто всю жизнь провел в прериях. Но и они ему не нужны, потому как проводник убежден, что застанет дикарей «угнездившимися», по его словам, на Пекане.
