– Да, но не сейчас. Потребуется немного подождать пока он снова не присоединится к нам.
– Дон Франсиско поедет сначала на родину, а потом вернется?
– Не на родину. Не на свою.
– Тогда куда же?
– Вот это и есть та новость, которая способна огорчить. По причинам тебе уже известным, у него возникло намерение отправиться в нашу страну. Мы подозреваем, что это Урага возглавлял шайку краснокожих, разграбивших караван и перебивших его людей. Наш друг намерен найти и покарать виновников этого преступления. Это будет сложно, и даже опасно – так я ему и сказал.
– Дорогой брат, постарайся отговорить его!
Если бы Хэмерсли мог слышать полный искренности тон, которым произнесены эти слова, то растрогался бы до глубины души.
– Я пытался, но безуспешно. Дело не в ущербе собственности – он щедр и не думает о деньгах. Им движет более благородный, возвышенный мотив. Погибли его товарищи, и дон Франсиско заявляет, что разыщет убийц и притянет их к ответу, пусть даже ценой собственной жизни.
«Герой! Как можно не любить его?» – эти слова Адела не произносит вслух, только не перед братом. Это мысль, сокрытая в самой глубине ее сердца.
– Если хочешь, я найду его и еще раз попробую отговорить от безрассудной затеи, – продолжает полковник. – Боюсь, однако, надежды мало. Постой, сестра, у меня возникла идея! А что, если с ним побеседуешь ты? Он скорее поддастся к женским уговорам – я знаю, каково твое влияние на него. Дон Франсиско смотрит на тебя как на спасительницу и обязательно уважит твою просьбу.
– Если ты так считаешь, Валериан…
– Считаю. Вижу, он идет сюда. Оставайся тут, я пришлю его к тебе.
С ходящим ходуном сердцем стоит Хэмерсли перед той, кто является единственной причиной его волнения. Ведь приглашение было сделано в манере, несколько удившей его. «Дон Франсиско, моя сестра желает переговорить с вами», – таковы были слова полковника Миранды. Просьба была исполнена незамедлительно.
Но в чем причина этой беседы – неожиданной, незапланированной и явно неотложной? Этим вопросом задается кентуккиец, пока идет к месту, где дожидается его мексиканка.
– Сеньорита, – начинает он, подойдя ближе. – Ваш брат сказал, что вы желаете поговорить со мной?
– Да, – отвечает она, не потупив взгляда, твердым голосом.
Глядя на нее в ответ, Хэмерсли чувствует, что дело его безнадежно. Именно в этот день собирался он объясниться с ней. Но теперь забывает о своем намерении – так она безразлична, так холодна. Молодой человек молчит, предоставляя даме возможность продолжать.
– Сеньор, это касается вашей поездки к Рио-дель-Норте. Брат сказал, что таково ваше намерение. Мы не хотели бы, чтобы вы ехали, дон Франсиско. Это опасно для вас.
– Но это мой долг.
– В каком смысле? Объяснитесь!
– Мои отважные товарищи погибли, убиты! У меня есть основания верить, что в Альбукерке я разыщу их убийц, по меньшей мере, вожака оных, и возможно, смогу призвать его к суду. Я намерен попробовать, пусть даже это будет стоить мне жизни.
– Вы не задумывались, насколько дорога ваша жизнь?
– Для меня – не очень.
– А для других? Вас дома ждут мать, братья, сестры. Быть может, еще кто-то дорогой сердцу?
– Нет. Не дома.
– Где тогда?
Кентуккиец молчит в ответ на этот настойчивый вопрос.
– Неужели вы не задумывались, что опасность, грозящая вашей жизни, может сделать ее несчастной, а ваша смерть причинит ей боль?
– Мое бесчестье еще страшнее, так мне кажется. Не мести я ищу в отношении убийц, но хочу лишь правосудия. Я сделаю это, либо выкажу себя трусом. Я буду чувствовать себя таковым, и всю оставшуюся жизнь стану терзаться угрызениями совести. Нет, сеньорита Адела, очень любезно с вашей стороны беспокоиться о моей безопасности, но я не вправе позволить вам снова спасти мне жизнь, но ценой позора, пренебрежения долгом человечности.
Хэмерсли кажется, что ее совет проистекает из холодного рассудка и безразличия. Знай он, какое безудержное восхищение рвется из груди той, кто дает ему эти советы, то отвечал бы иначе. Вскоре Фрэнк начинает говорить иначе, и смотреть на вещи по-другому. Так поступает и она, до того столь ему непонятная.
– Идите! – восклицает девушка. – Идите, и смойте свои обиды, ищите правосудия для своих павших товарищей и, если получится, наказания для их убийц. Но помните, что если вы погибнете, останется та, кому жизнь будет не мила.
– Кто? – спрашивает молодой человек, сердце которого загорается, а в глазах вспыхивает пламя. – Кто это?
Едва ли стоило задавать подобный вопрос – ответ на него уже следует из пыла последних ее слов. Но он снова повторяет его, на этот раз более спокойным тоном.
Длинные, черные ресницы мексиканки скромно прикрывают ее глаза, когда она произносит собственное имя:
– Адела Миранда!
Переход от бедности к богатству, из темницы к свету, от схватки за жизнь в пучине вод к ощущению твердой земли под ногами – все это ощущения самого приятного и восхитительного свойства. Но они бледнеют в сравнении с безумной радостью, с которой отчаявшийся возлюбленный понимает, что все его беды были надуманны, и страсть – взаимна.
Такая радость теснится в груди Хэмерсли, когда слышит он произнесенное имя. Оно подобно волшебному заклинанию, открывающему пред ним врата рая.
Глава 44. Загадочное послание
Как известно, подозрения Хэмерсли насчет предательства пеона небезосновательны. Более того, они способны показаться пророческими – в тот самый миг, когда Фрэнк беседует с полковником Мирандой, туземец излагает свою историю Ураге.
Последний, получив ценные сведения, не теряет времени – всего несколько секунд, на которые он подходит к портрету Аделы Миранда и стоит, размышляя с торжеством о том, что оригинал той, чье изображение сейчас перед ним, наверняка будет теперь принадлежать ему. Урага не рассчитывает заполучить девушку честным путем, в голове у него только грязные помыслы.
После этого полубезумного обращения к картинке, офицер возвращается за стол, рядом с которым уже расположился Роблес. Оба наполняют стаканы и поднимают тост с церемонностью, резко контрастирующей с демоническим блеском в глазах уланского полковника. На лице его сияет триумф, который мог бы испытывать сатана, порушивший невинность. Он уверен, что на этот раз жертвы от него не уйдут, и он удовлетворит как свою любовь, так и месть.
Урага недолго засиживается за бутылкой в обществе подчиненного. У него есть важное дело, которое следует хорошенько осмыслить – в тишине, наедине с собой. Хотя он часто позволяет адъютанту принимать участие в своих преступных затеях, участие это ограничивается исполнением и дележом добычи. Деспот даже в злодействах, Урага оставляет разработку планов за собой, и хранит секреты даже от Роблеса. Теперь в мозгу его зарождается идея, которой он не намерен делится с сообщником до тех пор, пока не сочтет удобным или необходимым. Не то, чтобы он опасался предательства со стороны адъютанта – они слишком во многом и давно повязаны и способны слишком многое поведать друг о друге. Кроме того, Роблес пусть и наделен отвагой свирепого, звериного типа, не лишен одновременно и толики совести, напрочь отсутствующей у командира, и побаивается последнего. Ему известно, что Хиль Урага, стоит хоть раз его разозлить, не остановится ни перед чем, лишь бы наказать виновного, причем жестоко. Страх этот является источником власти, которую имеет над лейтенантом старший офицер, а также того, что получая значительно меньшую долю добычи от совместных их грабежей, Роблес вполне доволен, или, по меньшей мере, кажется таковым.
