– Хотел бы я знать, – заговорил он, глядя на убитую птицу, – какая часть этого красавца нужна хозяину?.. А ведь в самом деле красавец! Право, я такого и не видывал… Но все-таки что же ему нужно? Может, один только хвост, а может, голова? Птица ведь тяжелая… Но что поделаешь. Раз ничего не известно, придется захватить всю тушу.
С этими словами он схватил страуса за ногу и подтянул его к коню, стоявшему совершенно неподвижно: гаучо приучают своих лошадей ждать хозяина на месте, так что ни привязывать, ни треножить их не приходится.
– Каррамба! – невольно воскликнул Гаспар, приподнимая птицу с земли. – Ну и тяжесть! Не легче четверти быка… Пожалуй, я напрасно спутался с проклятой птицей, но теперь поздно раздумывать. Времени терять нельзя! Ну-ка, сеньор авеструц, пожалуйте сюда…
И, взвалив страуса – гаучо называют эту птицу «авеструц» – на круп коня, он крепко привязал его веревкой.
Вот он снова в седле и оглядывается кругом, соображая, куда ехать. Ответить на этот вопрос было не так просто: убегая от охотника, страус сделал немало поворотов и петель. Хорошо зная окружающую равнину, гаучо все-таки потерял направление. Это было немудрено: пампасы очень однообразны – везде волнистые холмы и пальмовые рощицы. Ни одной значительной возвышенности, ни одной своеобразной детали.
Гаучо показалось, что он совсем сбился с пути, и уже проклинал себя, а кстати, и соблазнителя-страуса.
– Дурацкий страус, черт его побери! – воскликнул он, растерянно оглядываясь. – Жаль, что я не позволил этому долговязому болвану идти своей дорогой. Вот теперь и плутай из-за него. Нечего сказать, приятная история. Что же мне теперь делать? Я даже домой дороги не знаю… Хотя на что она мне? Разве могу я вернуться ни с чем? Уж придется порыскать, пока не найду пути.
И гаучо тронул коня и пустился на поиски. Он знал, что стан тобасов расположен к западу, и направил коня по солнцу. Вскоре он заметил на равнине предмет, который помог ему с точностью установить дорогу. Это было огромное дерево – «омбу», породы, которая у гаучо пользуется особым почетом за раскидистую прохладную сень, спасающую от жгучих лучей солнца. В тени омбу гаучо ставят свои ранчо
[28]. Под деревом, которое встретилось Гаспару, никакого жилья не было, но Гаспар его узнал: охотясь, он часто отдыхал в его тени, покуривая сигарету.
Теперь он радостно улыбнулся: дерево отмечало как раз середину прямого пути от эстансии к становищу тобасов.
Гаучо уже знает, где он и куда надо ехать.
Он на прямой дороге – и гонит лошадь крупной рысью, чтобы наверстать потерянное время.
Дорога найдена, но Гаспар не доволен собою. Правда, он оказал услугу ученому, но ради этого задержался в пути и заставил ждать хозяйку. Возможно, что теперь он разъедется с Гальбергером и Франческой и вынужден будет вернуться домой один. Впрочем, за Гальбергера Гаспар не слишком боялся: зная его характер, он мог предположить, что охотник-натуралист встретил на пути какое-нибудь редкое животное или растение, увлекся охотой или наблюдением и совсем забыл обещание, данное жене.
Гаспар ехал спокойно, с минуты на минуту ожидая встречи с хозяином и все время оглядывая равнину, так как протоптанной дороги между эстансией и становищем не имелось и нетрудно было и разминуться.
Так доехал он до самого становища, но и там нашел только следы коня и пони, ясно отпечатанные на пыльном грунте.
Ни хозяина, ни Франчески, ни индейцев. Шалаши пусты, в проходах между ними ни души. Гаспар окаменел от изумления.
Но не такой он был человек, чтобы долго предаваться нерешительности и бездействию. Вот он скачет от шалаша к шалашу и обыскивает все становище, громко крича Гальбергера.
Ему отвечают лишь эхо да вой волков, подбирающихся к опустелому табору.
Гаспар, подобно Гальбергеру, определил, в каком направлении ушли индейцы, и, напав на след, держался его с большой настойчивостью. С отпечатками индейских коней смешивались следы лошади Гальбергера и пони Франчески.
Следы эти были настолько свежи и отчетливы, что потерять их казалось невозможным. Поэтому Гаспар пустил коня во весь опор. Проскакав около десяти миль, он очутился на берегу притока Пилькомайо. Здесь он долго кружил у самой воды, изумляясь множеству свежих отпечатков, поворачивая то туда, то сюда, стараясь разгадать, в чем дело.
Чтобы распутать бесконечные узлы и петли, ему пришлось призвать на помощь весь свой опыт и потратить немало времени. Но наконец ему удалось установить, что всадники, потоптавшись некоторое время на берегу, перешли реку вброд. Переправившись на другой берег, Гаспар убедился, что отряд ушел вверх по Пилькомайо. В нем явно была одна подкованная лошадь, но гаучо ни минуты не путал ее с лошадью Гальбергера: сама подкова была крупнее и шире, а гвозди загнаны в нее глубже. Следы пони, хотя от здесь и проходил, были затоптаны другими лошадьми.
Поразмыслив, Гаспар переправился обратно: ему хотелось разобраться в следах на ближнем берегу, а потом уже вернуться к прослеживанию отряда.
Вот он снова изучает бесконечно запутанные отпечатки множества копыт. Вот он наткнулся наконец на прямой след и двинулся к заросли сумаха. Вот он въезжает в эту заросль по тропинке тапиров и, проехав ярдов триста, попадает на прогалинку, освещенную косыми лучами заходящего солнца. И здесь ему представляется такое зрелище, что кровь его холодеет, а потом закипает, точно лава, а с губ срывается крик гневного изумления. Ибо видит он взнузданного и оседланного коня, неподвижно стоящего с опущенной почти до земли головой, касаясь мордой распростертого на земле человеческого тела, а в этом бездыханном теле гаучо с первого же взгляда узнал Гальбергера…
Конь неподвижно стоял у распростертого на земле человеческого тела
Глава XI
Молчаливый спутник
Прошла ночь. Солнце всходит над Чако и лучи его золотят стволы пальм, разбросанных купами вдоль берегов Пилькомайо. Не успел еще багровый диск всплыть над вершинами дерев, как из зарослей сумаха, где Людвиг Гальбергер напрасно скрывался от Вальдеца и его сообщников, выехало двое всадников.
Показались они не с того конца, откуда накануне проник в эти заросли Гальбергер, а полумилей выше по течению притока, где заросли покрывают весь склон, начиная от берега реки, и резко обрываются, уступая ровной степи. На склоне заросли редеют, и всадники могли бы ехать рядом, но один из них движется впереди, ведя лошадь своего спутника на сыромятном ремне, привязанном к удилам.
Так поднимаются они по склону, и вот перед ними уже просвечивает огромная безлесная равнина с кое-где разбросанными купами пальм.
Теперь между ними и открытой равниной лишь полоса кустов. Передний всадник привстает на стременах и, переводя взгляд с места на место, внимательно исследует всю равнину. Выражение лица его напряженное.
