– Дух вод! – воскликнула Насена, протягивая руки и запрокинув голову. – Услышь мою мольбу! Ответь мне! Станет ли она его женой?
Сердце подсказало ей ответ.
– Да! Да! Он привез ее, чтоб на ней жениться! Он лгал в совете старцев! Он – воплощенная ложь! Где его клятвы, произнесенные устами, целовавшими меня? Нарушены и попраны… Любовь отдана другой. Она станет его владычицей, а я буду прислуживать ей. Но этому не бывать. Нет, Дух вод. Лучше обручиться с тобой! Прими меня в свои объятия…
Кто мог бы подумать, что индеянке было всего пятнадцать лет?
– Почему не сейчас? – бормотала Насена. – Мне нечего ждать: я знаю все. Прыжок со скалы – и конец моим страданиям…
Молча глядела она на утес, нависший над озером. Сколько раз она во время купанья прыгала с него, стараясь вынырнуть подальше! Теперь она больше не вынырнет…
Лицо Насены вновь исказилось злобным упорством.
– Нет, Дух вод. Еще не время! Насена не боится. Дочери вождя тобасов смерть не страшна. Я успею призвать ее, но раньше – отомщу: пусть сначала погибнет предатель, а потом, Дух вод, ты возьмешь и меня. Отомстив, Насена не будет цепляться за жизнь.
Уронив голову на грудь, девушка застыла…
За ее спиной послышались шаги; она обернулась. К ней подходил высокий и мужественный юноша-индеец, судя по одежде, один из приближенных воинов вождя. Это был ее брат.
– Сестра, – сказал он, заглядывая ей в глаза, – ты чем-то огорчена. Я хотел бы знать – чем?
– Ошибаешься, – ответила девушка, притворяясь спокойной. – Я любовалась озером… Какой прекрасный вечер! Даже птицы ему радуются…
– Но ты разучилась радоваться, Насена. Я это заметил и знаю причину твоей печали…
Она вспыхнула, но промолчала.
– Я не требую объяснений; мне все ясно, кроме одного. Отвечай вполне искренно. Я спрашиваю тебя как брат, Насена.
Девушка пугливо на него покосилась.
– Что хочешь ты знать, Каолин? – спросила она.
– Он обесчестил тебя?
– Как мог ты это подумать? – крикнула она, покраснев до корней волос. – И это спрашивает брат! Насена не пережила бы позора… Если ты говоришь об Агваре, то знай: я любила его и люблю до сих пор. Он отвечал мне горячими клятвами. А теперь я убедилась, что он меня обманывал.
– Он посмеялся над тобой! – воскликнул в бешенстве Каолин. – Над моей сестрой, над дочерью вождя тобасов, равной ему по крови! Агвара раскается, и очень скоро. Время пока не настало, но час его пробьет. Довольно, Насена! Ни слова никому. Будь терпелива и жди. Клянусь, ты будешь отомщена.
Каолин ушел, оставив девушку на берегу озера.
Насена опустилась на пальмовый ствол и дала волю слезам.
Рыдания ее облегчили. Она подняла голову. В глазах ее засветилась надежда.
– А если я ошибаюсь? А вдруг он верен мне? Что, если я его оклеветала и толкнула Каолина на преступление, которое повлечет за собой кару и раскаяние? Как добраться до истины? Шебота знает все и расскажет мне. Я щедро ее вознагражу. Она обещала со мной встретиться сегодня ночью на холме. Поскорей бы узнать…
Насена не договорила, но чуть не сказала: «Горькую правду».
Искра надежды тлела и не могла разгореться в ее душе.
Глава XLIV
Высокое кладбище
С последними лучами заходящего солнца трое всадников потихоньку выскользнули из пальмовой рощи и двинулись вперед, покинув умолкших птиц.
Было еще достаточно светло, чтобы ехать прямо на высокий холм, господствовавший над священным городом тобасов. За два-три часа они добрались до крутого ската возвышенности. Уже светила полная луна, и путники из осторожности подъехали к самому обрыву и укрылись в его черной тени. Оставаться здесь долго они не собирались. Надо было действовать.
Все еще не зная о смерти Нарагваны, Людвиг настаивал на немедленном въезде в становище, оно должно было быть недалеко: у подошвы холма путники набрели на широкую утоптанную дорогу – верный знак близости селения. Но Чиприано сомневался, можно ли открыто явиться к индейцам, а Гаспар, как и прежде, решительно возражал против такого плана.
– Вы боитесь потерять время, сеньор Людвиг, – говорил он, – но вспомните старую пословицу: «Кто спешит, приходит последним». Что выиграем мы, если теперь же въедем в город? Ночью все равно ничего не предпримешь. Индейцы рано встают и рано ложатся, так что, кроме собак, мы там никого не увидим. Каррамба! Нечего сказать, приятная будет встреча. На нас набросятся десятки голодных псов, и хорошо еще, если они не стащат нас с коней. Утром все будет по-другому: люди защитят нас. Но днем ли входить или ночью – во всяком случае, надо соблюсти осторожность. Не стоит появляться всем сразу, сначала пустим на разведку кого-нибудь одного, и пусть он нам скажет, что делается в городе. Да и кроме того, прежде чем соваться к индейцам, не мешает оглядеть их город. Мне кажется, он лежит по ту сторону холма. Почему не взобраться на плоскую вершину и не выждать рассвета? Мы как следует разглядим все улицы и освоимся с городом. Если ничего опасного мы не заметим, то смело явимся к тобасам. Очень возможно, нет оснований прятаться, но, во всяком случае, надо въехать днем.
Чиприано сразу согласился с гаучо, да и Людвиг не возражал против его рассуждений. Решили подняться на холм и дождаться там утра.
– На вершине у них должно быть кладбище, – сказал Гаспар, взглядывая наверх. – Нарагвана, помню, говорил мне, что кладбище на холме, а другого здесь нет. Стало быть, есть и тропа, по которой индейцы носят мертвых на кладбище. Но она, я думаю, на другом скате, – там, где город. Впрочем, и здесь, вероятно, есть дорожка. Ну-ка, поищем ее.
Предположение гаучо подтвердилось. Шагах в пятидесяти путники заметили в лесу, одевавшем склоны холма, темный проход. Проход этот был узок, но земля на тропе хорошо утоптана. В самом низу рос высокий древовидный хлопчатник, «сеиба», согнутый и как бы надломленный рукой человека. Проход намечался между этим хлопчатником и гигантским «пита» из рода агав, чьи жесткие листья, усеянные колючками, почти преграждали дорогу.
– Ну, вот и дорожка, – сказал гаучо, поворачивая коня. – Берегите головы, друзья, – прибавил он, указывая на пита. – Как бы этот зеленый часовой не расцарапал вам щек.
– Ну, вот и дорожка
И, низко пригнув голову, он въехал на тропинку. Чиприано и Людвиг последовали за ним.
Через четверть часа они поднялись на холм, и тут глазам их открылось необычайное зрелище. Сама вершина – круглое плато в триста – четыреста ярдов диаметром – не представляла ничего удивительного. Холмы в форме усеченного конуса – далеко не редкость в Южной Америке; их там называют «меза»
[36]. Но на этой вершине высились какие-то странные сооружения, разделенные широкими проходами. Сооружения были двухэтажные, деревянные, ни дать ни взять – леса, возведенные для постройки.
