Между тем как одна часть индейцев занималась этими приготовлениями, другие выкопали яму, дно и бока которой выложили гладкими камнями. Затем туда набросали горячих угольев, оставив их гореть до тех пор, пока они не превратились в золу. Когда яма хорошенько нагрелась, туда потихоньку опустили куски мескаля, плотно завернутые в шкуру лошади, убитой для ужина.
Краснокожие положили вместе с растениями несколько кусков мяса с кровью, сверху присыпав все землей. Они закрыли отверстие этой первобытной печи толстыми кусками дерна, чтобы сохранить в ней теплоту на всю ночь, и ушли в надежде на следующий день отлично позавтракать.
Затем они завернулись в свои серапе и, не боясь быть застигнутыми врасплох в этой пустыне, где они знали малейшие закоулки, спокойно легли спать, имея вместо постели сырую землю, а вместо полога – звездное небо.
Они никак не предполагали, что на расстоянии нескольких часов езды от их лагеря расположен другой – лагерь врагов их племени, врагов на этот раз слишком малочисленных для серьезного сопротивления. Знай они это, они не стали бы помышлять об отдыхе; они вскочили бы на своих мустангов и в карьер помчались бы по направлению к Затерявшейся горе.
Глава III
«Вода! вода!..»
Между тем рудокопы с большим трудом, при щелканьи бичей, с криками: «Anda, mula maldita! Ну! Вперед же, проклятые мулы!» – приближались к Затерявшейся горе. Они едва продвигались, так как мулы, терпя в течение долгого времени недостаток в воде, ослабли и с трудом тащили тяжелые повозки, а вьючные животные изнемогали под своей поклажей.
Увидев гору с того места, где Педро остановился, рудокопы подумали то же самое, что и Роберт Тресиллиан. А именно: они вообразили, что их проводник ошибался, считая длину оставшегося им пути в двадцать миль. Люди, которые, подобно рудокопам, проводят всю свою жизнь под землей или, подобно морякам – на море, часто плохо могут судить о том, что относится к поверхности земного шара. Но возницы телег, погонщики мулов и другие отлично знали, что гамбусино не обманывал их.
Скоро все пришли к тому же заключению, так как по прошествии одного часа оказалось, что они нисколько не стали ближе к горе, а по прошествии другого часа едва заметно было, что расстояние уменьшилось.
Незадолго до захода солнца они настолько были близки к горе, что ясно могли различить ее очертания и даже рассмотреть в подробностях.
Затерявшаяся гора имеет вид огромного катафалка; форма горы удлиненная, вершина ее неровная, так как горизонтальная плоскость то тут, то там поросла деревьями, силуэты которых выделяются на голубом фоне неба. Невероятная вещь – вершина горы кажется шире, чем ее основание; это происходит оттого, что ее крутые бока образуют как бы непрерывный ряд карнизов, многие из которых составляют отвесные утесы. Этот вид, однако, вовсе не внушает печали, так как все эти бесчисленные пропасти покрыты зеленью всюду, где только есть хоть немного земли для того, чтобы растение могло пустить там корни.
В длину, почти точно с севера на юг, Затерявшаяся гора занимает примерно четыре мили и составляет немного более одной мили в ширину, высота ее около пятисот футов. Этого мало для горы вообще, но вполне достаточно для того, чтобы заслужить это название среди необозримых открытых равнин, где всякий холм возвышается одиноко и издали заметен в пустыне.
– С какой стороны находится озеро, сеньор Висенте? – спросил Роберт Тресиллиан, ехавший вместе с доном Эстеваном и гамбусино во главе каравана.
– С южной, – ответил Педро, – и это большое счастье для нас, так как в противном случае нам пришлось бы сделать, по крайней мере, одну лишнюю милю.
– Вот как?! А я полагал, что вся гора имеет в длину не более четырех миль.
– Это совершенная правда, сеньор, но местность вокруг горы усеяна огромными обломками скал, среди которых мы с нашими повозками никогда бы не проехали. Я полагаю, что эти обломки скатились с горы; но я никогда не мог понять, как это они могли откатиться на несколько сот метров от подножия. А ведь я всю свою жизнь занимался изучением строения гор.
– И ваши занятия пошли вам впрок, – прервал его дон Эстеван. – Но оставим в покое на время геологические диспуты. Меня беспокоит теперь нечто другое.
– Что же? – спросил Тресиллиан.
– Я слышал, будто индейцы несколько раз посещали Затерявшуюся гору. Кто знает, может быть, мы идем им навстречу?
– В этом нет ничего невероятного, – пробормотал гамбусино.
– Даже в подзорную трубу, – продолжал дон Эстеван, – я не замечаю никакого признака присутствия этих людей; но дело в том, что гора видна нам только с одной стороны, и мы не знаем, что делается с другой. Надо предусмотреть все, включая опасность. Я того мнения, что несколько человек, у которых лошади покрепче, должны отправиться на рекогносцировку. Если бы по ту сторону показалось значительное количество краснокожих, то, будучи предупреждены, мы могли бы построить корраль и защищаться в нем.
Дон Эстеван был старый воин. Прежде чем заняться добыванием золота, он провел не одну кампанию против трех больших индейских племен, враждебных мексиканцам, – против команчей, апачей и навахо. Поэтому гамбусино не раздумывая одобрил его план и просил только позволения участвовать в рекогносцировке. Выбрано было ему в спутники полдюжины храбрецов, лошади которых имели еще достаточно сил, чтобы дать своим седокам возможность ускользнуть от дикарей, в случае если бы последние пустились в погоню.
Генри Тресиллиан был в числе этих храбрецов-разведчиков. Он сам вызвался при первых же словах дона Эстевана, так как не боялся за своего коня: он знал, что у Крузейдера – так звали коня – хватит сил, чтобы доставить хозяина куда угодно и унести от какого угодно врага.
Крузейдер был великолепным арабским скакуном. Вороная, без малейшей отметинки, масть, тонкие мускулистые ноги, сильное и стройное тело и необыкновенная понятливость делали его конем совершенно необыкновенным.
Генри любил его как друга. Все лошади в караване выглядели больными, измученными и полумертвыми от жажды; Крузейдер же, казалось, нисколько не страдал от недостатка воды. Можно было даже предположить, что молодой господин поделился с ним своим последним глотком.
Несколько минут спустя лазутчики, получив необходимые инструкции, поскакали галопом.
Роберт Тресиллиан не возражал против того, чтоб его сын отправился на рекогносцировку. Он сам радовался храбрости, которую выказывал Генри при всяком удобном случае, и теперь долго провожал его нежным взглядом.
Еще одни глаза долго следили за молодым человеком с выражением страха и вместе с тем гордости. То были глаза Гертруды Вилланева. Она гордилась тем, кого избрало ее юное сердце, но вместе с тем нежная ее душа содрогалась при мысли об опасностях, которым он беспрерывно подвергался.
Двадцать минут спустя весь караван пришел в смятение. Животные, раздувая ноздри, поднимали головы, вдыхали в себя воздух и судорожно поводили ушами. Рогатый скот отвечал мычанием на ржание лошадей и рев мулов. Что за суматоха! Что за оглушающий шум! Голос мажордома
[39], взявшего на себя обязанность смотреть за караваном, перекрывал все голоса.
