У Лизбеты, однако, хватило смелости указать на несколько взволнованную седую даму, обмахивавшуюся веером, будто на дворе стоял июль, и целиком поглощенную мыслью о том, окажется ли повар на высоте ожиданий благородного испанца, и проговорить:
– Моя тетушка!.. – но дальше ей не пришлось продолжать, так как Монтальво тотчас же прибавил тихо:
– Конечно, тотчас последует за нами. Меня воспитывали в тех правилах, что наследница дома идет впереди всех прочих, каков бы ни был их возраст.
В это время они уже прошли в дверь, и было бы бесполезно протестовать. Вновь Лизбета почувствовала, что ей остается только покориться ловкому противнику. Еще через минуту они спустились с лестницы, вошли в столовую и очутились рядом во главе стола, на противоположном конце которого сели Дирк ван Гоорль и тетка Лизбеты, Клара ван Зиль, также родственница Дирка.
Пока слуги разносили кушанья, царила тишина, и Монтальво воспользовался ею, чтобы окинуть взглядом комнату, сервировку и гостей. Столовая оказалась красивой комнатой со стенами, выложенными германским дубом и, если не блестяще, то все же достаточно освещенной двумя висячими медными люстрами знаменитой фламандской работы, в каждой из которых горело по двенадцать свечей лучшего сорта. На буфетах стояли такие же медные канделябры. Этот свет дополнялся огнем большого камина, выложенного голубыми изразцами. Отражение огня играло и сверкало на многочисленных серебряных кувшинах и кубках искусной чеканки, украшавших столы и буфеты.
Общество носило такой же характер, как обстановка, – все было красиво и солидно: все, и мужчины и женщины, были люди богатые, получившие свое богатство от отцов или сами нажившие его честной и прибыльной торговлей, которая в то время постепенно сосредоточивалась в руках голландцев.
«Я не ошибся, – подумал Монтальво, рассматривая комнату и находившихся в ней. – Одно ожерелье моей маленькой соседки стоит больше, чем у меня когда-либо бывало в руках, и сервировка чего-нибудь да стоит. Ну, надеюсь, скоро я получу возможность поближе познакомиться с их ценностью…»
После этого, набожно перекрестившись, граф с аппетитом принялся за ужин, вполне достойный его внимания даже в стране, известной роскошью яств и вин, а также аппетитом их потребителей.
Лизбета почувствовала, что ей остается только покориться ловкому противнику. Еще через минуту они спустились с лестницы
Однако любезный капитан за едой не забыл разговора: напротив, увидав, что его соседка не в разговорчивом настроении, он обратился к другим гостям – мужчинам, касаясь различных подходящих тем. Среди гостей был также и Питер ван де Верф, победитель в беге, и против его подозрительной, осторожной сдержанности графу пришлось направить огонь всех своих батарей.
Прежде всего он поздравил Питера и очень серьезно пожалел себя, так как действительно бег стоил ему такую сумму, которую он едва ли мог бы выплатить. Затем он похвалил серого рысака и спросил, не продается ли он, предлагая как часть уплаты своего вороного.
– Добрый конь, – сказал он, – однако имеет кое-какие пороки, которых я не стал бы скрывать, если бы пришлось назначать ему цену. Например, менеер
[11] ван де Верф, вы, может быть, заметили, в какое неловкое положение он поставил меня к концу бега? Есть вещи, которых он всегда пугается, и в том числе он боится красного плаща. Не знаю, видели ли вы, что на валу около рва вдруг показалась девушка в красной шубе. Лошадь сейчас же шарахнулась в сторону, и можете представить, что я испытал в эту минуту, когда того и ждал, что сани мои опрокинутся, а в них ведь сидела ваша прелестная родственница. Кроме того, я таким образом чуть не лишился всех своих шансов на выигрыш, потому что обыкновенно, испугавшись, вороной начинает упрямиться и не хочет идти дальше.
У Лизбеты захватило дух, когда она услышала это объяснение. И действительно, ей вспомнилось, что возле них показалась девочка в красной шубе и лошадь отшатнулась, как будто в самом деле испугалась. Неужели капитан действительно намеревался опрокинуть «барсука»?
Между тем ван де Верф отвечал, как всегда, не спеша. Он, по-видимому, принимал объяснение Монтальво. По крайней мере, он сказал, что также видел девушку в красном, и выразил удовольствие, что все обошлось благополучно. Что же касается предлагаемой сделки, то он с удовольствием принял бы ее, так как серый, хотя и хороший конь, но стареет, а вороной – одна из самых красивых лошадей, каких ему приходилось видеть. Но тут Монтальво, в действительности не имевший ни малейшего желания расстаться со своим ценным бегуном, по крайней мере на таких условиях, переменил разговор.
Наконец, когда мужчины – а женщины и подавно – насытились, а прекрасные фламандские кубки уже не в первый раз искрились лучшими рейнскими и испанскими винами, Монтальво, воспользовавшись наступившей паузой, встал и заявил, что просит позволения воспользоваться привилегией иностранца между гостями, чтобы предложить тост за своего соперника в сегодняшнем беге Питера ван де Верфа.
Все присутствовавшие с радостью приняли предложение, так как все очень гордились успехом молодого человека и многие выиграли, держа пари за него. Выражения одобрения еще более усилились, когда испанец начал свою речь с предмета, в котором все присутствовавшие были компетентными судьями, – с красноречивой похвалы выдающимся качествам ужина. Редко ему приходилось, – уверял он всех, и особенно почтенную вдову ван Зиль, кулинарная слава которой, по его словам, долетела до самой Гааги (при этом комплименте вдова вспыхнула и принялась так усердно обмахиваться веером, что опрокинула кубок Дирка, облив его новый камзол брюссельского покроя), – редко приходилось есть столь вкусно приготовленные кушанья и пить такие изысканные вина даже при дворах королей и императоров, папы и его архиепископов.
Затем, переходя к главному предмету своего спича, ван де Верфу, он поднял бокал за него, за его сестру и лошадь, выражаясь самыми подходящими изысканными оборотами, не впадая в преувеличение. Он откровенно признался, что поражение было для него горько, так как все солдаты гарнизона надеялись видеть его победителем и могли держать пари за него на суммы, превышающие их средства. Также, при случае, он во всеуслышание повторил историю девушки в красной шубе. Затем, понизив голос, более спокойным тоном он обратился к «тетушке Кларе» и «дорогому хееру
[12] Дирку», говоря, что должен извиниться перед ними обоими за то, что так безрассудно долго задерживал ювфроу Лизбету сегодня после бега. Когда они узнают, в чем дело, они, безусловно, не станут больше порицать его, особенно если он скажет им, что это отступление от общепринятых правил было вызвано желанием спасти человеческую жизнь.
Он рассказал, как тотчас после гонки один из его сержантов разыскал его и сообщил, что задержана женщина, предполагаемая колдунья и еретичка, заподозренная в покушении на убийство и воровство, и просил его по причинам, которыми он не хочет утомлять своих слушателей, немедленно заняться этим делом. Кроме того, – так говорил сержант, – эта женщина, по свидетельству некой Черной Мег, в тот день после обеда обратилась с самыми богохульными и предательскими речами к ювфроу Лизбете ван Хаут.
