– Я считаю, что теперь гораздо более целесообразно изучать тех, в кого может стрелять пушка, чем пушку, которая предназначается для этого, – невозмутимо продолжал Адриан, не обращая внимания на замечание брата.
– Будем надеяться, что ты не принадлежишь к их числу, – снова перебил Фой.
– Где ты был сегодня вечером, сын мой? – поспешно спросила Лизбета, боясь ссоры.
– Вместе с толпой смотрел на то, что происходило на рыночной площади.
– Неужели на мучения нашего друга Янсена?
– Почему же нет? Это ужасно, это преступление, без сомнения, но наблюдающему жизнь следует изучать такие вещи. Ничто не привлекает так философа, как игра людских страстей. Волнение грубой толпы, тупое равнодушие стражи, горе сочувствующих, стоическое терпение жертв, воодушевленных религиозным порывом…
– И великолепные логические выводы философа, который стоит, подняв нос кверху, и смотрит, как его друга и брата по вере сжигают медленным огнем! – запальчиво перебил Фой.
– Тише! Тише! – вмешался Дирк, ударяя кулаком по столу с такой силой, что стаканы зазвенели. – О таких вещах не спорят. Адриан, тебе следовало бы быть с нами, даже если бы тебе грозила опасность, вместо того чтобы ходить на эту бойню! – добавил он многозначительно. – Но я никого не хочу подвергать опасности, и ты уже в таком возрасте, когда можешь сам решать за себя. Прошу тебя только избавить нас от твоих рассуждений по поводу зрелища, которое мы находим ужасным, каким бы интересным оно ни казалось тебе.
Адриан пожал плечами и приказал Мартину подать себе еще мяса. Когда великан подошел к молодому человеку, он расширил свои тонкие ноздри и втянул воздух.
– Что это так от тебя пахнет, Мартин? – сказал он. – Впрочем, неудивительно, твоя куртка в крови. Ты бил свиней и забыл переодеться?
Круглые голубые глаза Мартина вспыхнули, но тотчас снова потускнели и померкли.
– Да, менеер, – отвечал он басом, – я бил свиней. Но и от вас пахнет дымом и кровью. Вы, вероятно, подходили к костру.
В эту минуту Дирк, чтобы положить конец разговору, встал и начал читать молитву. Затем он вышел из комнаты в сопровождении жены и Фоя, между тем как Адриан задумчиво и не спеша заканчивал свой обед.
Выйдя из столовой, Фой последовал за Мартином через двор в конюшню, а оттуда по лестнице в комнату наверху, где спал слуга. Комната имела странный вид: она была вся набита всевозможным хламом и рухлядью. Здесь были бобровые и волчьи меха, птичьи кожи, различное оружие, между прочим огромный меч старинного образца и простой работы, но сделанный из превосходной стали, обрывки сбруи и тому подобное.
Постели не было, так как Мартин не признавал ее и спал на шкурах, постеленных прямо на пол. В одеяле он также не нуждался: он был так закален, что за исключением самой холодной погоды довольствовался своей шерстяной курткой. Ему случалось спать в ней на дворе в такой мороз, что утром у него волосы на голове и борода оказывались в сосульках.
Мартин затворил дверь и зажег три фонаря, которые повесил на крючья на стене.
– Хотите пофехтовать? – спросил он Фоя.
Фой кивнул утвердительно, говоря:
– Мне хочется прогнать вкус всего этого, поэтому не щади меня. Нападай, пока я не разозлюсь, я тогда забуду… – Он снял с гвоздя кожаный шлем и надел на голову.
– Забудете?.. Что? – спросил Мартин.
– Молитву, сожжение, фроу Янсен и рассуждения Адриана.
– Да, это самое худшее из всего, – великан нагнулся и продолжал шепотом, – не спускайте с него глаз, хеер Фой.
– Что ты хочешь сказать этим? – спросил Фой резко, вспыхнув.
– То, что говорю.
– Ты забываешь, что говоришь о моем брате, родном сыне моей матери. Я не хочу слышать ничего дурного об Адриане. Он смотрит на многое иначе, чем мы, но в душе он добр. Понимаешь?
– Он не сын вашего отца, менеер. Яблоко недалеко падает от яблони. Порода сказывается. Мне приходилось разводить лошадей, и я знаю.
Фой смотрел на него и колебался.
– Нет, – сказал Мартин, отвечая на вопрос, который прочел в его глазах, – я не имею ничего против него, но он на все смотрит не так, и к тому же он испанец…
– А ты не любишь испанцев, – перебил его Фой. – Ты несправедливая, упрямая свинья.
Мартин улыбнулся.
– Я не люблю испанцев, менеер, да и вы скоро перестанете любить их. Ну, долг платежом красен – и они не любят меня.
– Как это тебе удалось так тихо обделать это дело? – спросил Фой, вспомнив о недавнем происшествии. – Отчего ты не позволил мне помочь тебе?
– Вы бы нашумели, менеер, а зачем привлекать к себе внимание. Они к тому же были вооружены и могли ранить вас.
– Ты прав. А как ты это сделал? Мне не было видно.
– Я выучился этой штуке в Фрисландии – мне показали матросы. На шее у человека, здесь, позади, есть такое место, что если схватить за него, то человек сию секунду лишается чувств. Вот так, менеер… – он на секунду схватил молодого человека за шею, и тот почувствовал, что лишается сознания.
– Пусти! – прохрипел он, отбиваясь ногами.
– Я только хотел показать вам, – ответил Мартин, подняв веки. – Вот когда они лишились чувств, было уже не трудно столкнуть их головами так, чтобы они уже больше не приходили в себя. Если бы я не убил их, – прибавил он, – так… Ну, все равно они умерли, а мы с вами поужинали, и теперь я жду. Как мы станем фехтовать: на голландский или на испанский манер?
– Сначала по-голландски, а потом по-испански, – отвечал Фой.
– Хорошо, стало быть, обе понадобятся. – Он снял со стены две рапиры, оправленные в старые рукоятки от мечей, чтобы защитить руки фехтующих.
Оба стали в позицию, и тут, при свете фонарей, Мартин предстал во весь свой гигантский рост. Фой, тоже высокий и статный, крепко сложенный, как все его соотечественники, казался мальчиком перед своим противником.
Излишне было бы следить за их упражнениями, которые окончились так, как того можно было ожидать. Фой прыгал то в одну, то в другую сторону, то коля, то рубя, между тем как Мартин едва шевелил своей рапирой. Потом он вдруг парировал удар, и рапира вылетела из рук Фоя, падая позади него и поднимая пыль из его кожаного колета.
– Все равно, какая польза становиться в позицию против тебя, большой скотины, – сказал наконец Фой, – когда ты просто рубишь с плеча. Это не искусство.
– Нет, менеер, так бывает на деле. Если бы мы фехтовали на мечах, то я уже давно изрубил бы вас в куски. И для вас тут особого позора нет, и для меня нет особенной заслуги: мои руки длиннее и удар тяжелее – вот и все.
– Как-никак, я побежден, – сказал Фой, – ну, возьми рапиру и дай мне случай поправить положение.
Они начали фехтовать на легких рапирах, снабженных для безопасности на концах оловянными кружками, и тут счастье переменилось. Фой был проворен, как кошка, и имел глаз сокола, и два раза ему удалось тронуть Мартина.
