В первую минуту Лизбета, забыв свои сомнения и досаду, вся предалась волнению минуты. Рассекая, как птица, холодный застывший воздух, они скользили по гладкому льду. Веселая толпа осталась позади, сухие камыши и оголенные кусты, казалось, убегали от них. Единственными звуками, отдававшимися в ушах, были свист ветра, визг железных полозьев и глухой стук лошадиных копыт. Некоторые сани выдвинулись вперед, но «волка» и «барсука» не было между ними. Граф Монтальво сдерживал своего вороного, а серый фламандец бежал растянутой некрасивой рысью. Выехав из небольшого озерка на канал, их сани занимали четвертое и пятое места. Они ехали по пустынной снежной равнине, миновав село Алькемаде с его церковью. В полумиле впереди виднелось Кваркельское озеро, а посередине его – остров, который надо было обогнуть. Они доехали до него, обогнули, и, когда снова повернули к городу, Лизбета заметила, что «волк» и «барсук» заняли уже третье и четвертое места в забеге, а прочие сани отстали. Еще через полмили они выдвинулись на второе и третье места, а когда до цели оставалась всего миля, они были уже первыми и вторыми. Тут началась борьба.
С каждым ярдом скорость увеличивалась, и все больше и больше выдвигался вперед вороной жеребец. Теперь соперникам предстояло преодолеть пространство, покрытое неровным льдом и глыбами замерзшего снега. Сани прыгали и качались из стороны в сторону. Лизбета оглянулась.
– «Барсук» нагоняет нас, – сказала она.
Монтальво слышал и в первый раз коснулся бичом коня. Тот рванулся вперед, но «барсук» не отставал. Серый рысак был силен и напрягал свои силы. Его некрасивая голова пододвинулась вплотную к саням, в которых сидела Лизбета. Девушка чувствовала его горячее дыхание и видела пар, выходивший из ноздрей.
В следующую минуту серый начал обгонять их. Пар уже несся Лизбете в лицо, и она увидела широко раскрытые глаза девочки, сидевшей в серых санях. Когда кончилось неровное пространство, обе лошади шли голова в голову. До цели оставалось не более шестисот ярдов, и кругом, за линией бега, уже теснилась толпа конькобежцев, спешивших за санями.
Ван де Верф крикнул на своего серого, и он начал забирать вперед. Монтальво снова обжег ударом бича вороного и опять обогнал «барсука». Но вороной, видимо, слабел, и это не укрылось от его хозяина – Лизбета услыхала, что он выругался по-испански. Затем вдруг, бросив искоса взгляд на своего противника, граф тронул левую вожжу, и в воздухе раздался резкий голос маленькой девочки из других саней:
– Братец, берегись! Он опрокинет нас.
Действительно, еще секунда, и вороной толкнул бы боком серого… Лизбета увидела, как Ван де Верф поднялся со своего сиденья и, откинувшись назад, осадил свою лошадь. «Волк» пролетел мимо не больше чем в нескольких дюймах
[5], однако оглобля вороного задела за передок «барсука», и отскочивший кусок дерева порезал ему ноздрю.
– Сумасшедший! – раздался крик из толпы конькобежцев, но сани уже неслись дальше.
Теперь вороной был ярдов на десять в выигрыше, так как серому понадобилось несколько секунд, чтобы выехать на прямую дорогу. Сотни глаз следили за бегом, и у всех присутствующих как у одного вырвался крик:
– Испанец побеждает!
В ответ раздался глухой ропот, прокатившийся по толпе:
– Нет, голландец! Голландец забирает вперед!
Среди этого крайнего возбуждения, – может быть, как следствие этого самого возбуждения – в уме Лизбеты произошло нечто странное. Бег, его подробности, все окружающее исчезли. Действительность сменилась сном, видением, в котором Лизбета жила. Что она видела в эту минуту?
– Сумасшедший! – раздался крик из толпы конькобежцев, но сани уже неслись дальше
Она видела, что испанец и голландец борются из-за победы, но не из-за победы в беге. Она видела, как черный испанский «волк» обходит нидерландского «барсука», но «барсук», упрямый «барсук» еще держится.
Кто победит? Горячее или терпеливое животное?
Борьба ведется смертельная. Весь снег кругом покраснел, крыши Лейдена все были красные, так же, как небо. При густом свете заката все казалось залитым кровью, между тем как крики окружающей толпы превратились в яростные крики сражающихся. В этих криках слилось все: надежда, отчаяние, агония, но Лизбета не могла понять их значения. Что-то подсказывало ей, что объяснение и исход всего этого знал один Бог.
Быть может, она на минуту потеряла сознание от резкого ветра, свистевшего у нее в ушах, быть может, заснула и видела сон. Как бы то ни было, ее глаза сомкнулись, и она забылась. Когда она пришла в себя и оглянулась, сани их уже были близки к призовому столбу; но впереди неслись другие сани, запряженные некрасивым серым рысаком, скакавшим так, что его брюхо, казалось, задевало землю, а в санях стоял молодой человек с лицом, будто отлитым из стали, и плотно сжатыми губами.
Неужели это лицо ее двоюродного брата Питера ван де Верфа, и если это он, то какая страсть наложила на него такую печать?
Лизбета повернулась и взглянула на того, в чьих санях ехала.
Был ли это человек, или дух, вырвавшийся из преисподней? Матерь Божья!.. Какое у него было лицо! Глаза остановились и выкатились из орбит, так что видны были одни белки; губы полуоткрылись, и между ними сверкали два ряда ослепительных зубов; приподнявшиеся кончики усов касались выдавшихся скул. Нет, то был не дух, не человек. То было живое воплощение испанского «волка».
Ей показалось, что она опять готова лишиться чувств, когда в ее ушах раздались крики: «Голландец перегнал! Проклятый испанец побежден!»
Тут Лизбета поняла, что все кончено, и вновь потеряла сознание.
Глава II. Долг платежом красен
Когда Лизбета пришла в себя, она увидала, что все еще сидит в санях, немного отъехавших от толпы, продолжавшей неистово приветствовать победителя. Рядом с «волком» стояли простые сани, запряженные неуклюжей фламандской лошадью. За кучера в них был испанский солдат, а другой испанец, по-видимому сержант, сидел в санях. Кроме них никого не было поблизости: народ в Голландии уже научился держаться в почтительном отдалении от испанских солдат.
– Если вашему сиятельству угодно будет поехать туда теперь, то все можно уладить без излишних хлопот, – сказал сержант.
– Где она? – спросил Монтальво.
– Не дальше мили отсюда.
– Привяжите ее на снегу до завтрашнего утра. Лошадь моя устала, и мы не станем утомлять ее больше, – начал было граф, но оглянувшись на толпу позади, а потом на Лизбету, прибавил: – Впрочем, нет, я приеду.
Может быть, граф не желал слышать соболезнований по поводу постигшей его неудачи или хотел продолжить катание со своей красивой дамой. Как бы то ни было, он без малейшего колебания хлестнул свою лошадь бичом, и она пошла, хотя не совсем свободно, но все же порядочной рысью.
