– Эльфрик должен быть стар, – сказал я. – И ходят слухи, что он болеет.
– Он жив, – повторил Кенвал, упорно отказываясь величать меня господином.
– А болен?
– Стариковская хворь, – пожал плечами тот.
– А его сын? – спросил я.
– Господин Утред командует.
Имелся в виду мой двоюродный брат, сын Эльфрика и отец другого Утреда.
– Расскажи мне о сыне Эльфрика.
– Он похож на тебя, – ответил он, и в голосе его прозвучало неодобрение.
– А чего Утред ждет от тебя? – осведомился я.
– От меня?
– Он послал вас семерых. Сделать что?
Кенвал нахмурился, не поняв вопроса, затем вздрогнул, когда я поднес клинок к его лицу. Глянул в сторону «Радужного», все еще избиваемого прибоем по мере того, как прилив стягивал его с пляжа.
– Мы пришли посмотреть на него, – глухо проронил он.
– А вместо этого наткнулись на нас. Но не будь нас, что бы вы сделали?
– Закрепили судно, – сказал Кенвал, по-прежнему глядя на засевший на мели корабль.
– И опустошили трюм? Кому это полагалось сделать? Вам?
– В деревне полно народу, – буркнул он.
Выходит, Кенвалу было приказано проследить, чтобы «Радужный» вытащили за уровень прилива, а после заставить крестьян разгрузить судно. Отсюда следовало, что ему пришлось бы оставить несколько человек, чтобы присматривать за работой и сохранностью товаров. А это, в свою очередь, значит, что в крепости не ожидают возвращения всех семерых. Я немного поразмыслил.
– А если на корабле не нашлось бы ничего, кроме балласта?
Беббанбуржец пожал плечами:
– Тогда вопрос – стоит ли сохранять само судно? Оно вроде как доброй постройки.
– В таком случае вы вытащили бы его на безопасное место, потом оставили до тихой погоды?
Кенвал кивнул:
– А если господину Эльфрику оно не понадобится, мы могли бы пустить его на слом или продать.
– Теперь расскажи мне о крепости, – потребовал я.
Он не сообщил ничего нового. К Нижним воротам вела дорога, петляющая по узкому перешейку, а затем круто поднимающаяся к деревянной арке. За воротами обширная площадка, на которой построены конюшни и кузница. Внешний двор обнесен высоким частоколом, но внутренний, угнездившийся на вершине скалы, защищен другой стеной, еще более высокой, и вторыми воротами – Верхними. Именно там, на скале, стоит большой дом Эльфрика, а здания поменьше служат жилищем для дружинников и их семей. Не Нижние ворота, пусть они и крепки, есть ключ к Беббанбургу, но Верхние.
– Верхние держат открытыми? – уточнил я.
– Закрытыми, – с вызовом ответил Кенвал. – Их всегда держат закрытыми, и он тебя ждет.
– Ждет меня? – Я уставился на пленника.
– Господин Эльфрик знает, что твой сын стал священником, знает, что тебя изгнали. Он считает, что ты пойдешь на север. Думает, ты спятил. Говорит, тебе некуда больше идти, поэтому придешь сюда.
И Эльфрик прав. Порыв ветра принес новый заряд ливня. Прибой пенился вокруг «Радужного».
– Ничего он не знает! – рявкнул я. – И не узнает, пока я не воткну ему меч в глотку!
Кенвал осклабился:
– Это он убьет тебя!
И Ролло прикончил его. Я кивнул дану, который стоял за спиной у трясущегося Кенвала, не подозревавшего о смерти, пока та не застигла его врасплох. Меч обрушился ему на шею – могучий, убийственный, милосердный удар. Кенвал кулем повалился на песок.
– По коням, – гаркнул я.
Семеро из нас ехали верхом, еще трое шли пешком, изображая пленников.
Вот так я вернулся домой.
Глава пятая
На этом убийства кончатся.
Вот что я твердил себе по дороге к Беббанбургу, к моему дому. Это будет конец убийствам. Я мечом проложу себе дорогу в крепость, потом замкну ворота, и пусть мир катится в тартарары, мне будет покойно и уютно под защитой высоких деревянных стен. Пусть христиане и язычники, саксы и даны воюют друг с другом до последнего человека, а я внутри Беббанбурга буду сидеть как король и уговорю Этельфлэд стать моей королевой. Купцы, путешествующие по прибрежной дороге, станут платить нам пошлины, корабли отсчитывать деньги за проход, монеты будут копиться, а жизнь течь легко.
Да только когда ад замерзнет.
Так любил говорить отец Пирлиг. Я скучал по Пирлигу. Это был один из хороших христиан, хоть и валлиец. После смерти Альфреда он вернулся в Уэльс, где, насколько мне было известно, жил до сих пор. Некогда то был великий воин, и думается, ему понравилась бы наша дерзкая затея. Девятеро против Беббанбурга. Блекульфа, хозяина «Радужного», я не считал, хоть фриз и шел с нами. Я разрешил ему остаться при своем драгоценном, попавшем в беду корабле, но Блекульф опасался местных и боялся за сына, поэтому топал за лошадьми.
Девять человек. Один из них – мой сын. Есть еще Осферт, верный Осферт, который стал бы королем, будь его мать замужем за его отцом. Мне иногда казалось, что Осферт недолюбливает меня, как его отец Альфред, но он хранил мне преданность, когда другие разбегались в страхе. Был еще один сакс. Свитун происходил из западных саксов и имя получил в честь очередного святого, хотя сам был кем угодно, только не святым. Рослый, веселый, вспыльчивый парень с копной русых волос, невинными голубыми глазами, с проворными пальцами вора. Крестьяне привели его ко мне, желая предать суду за преступления. Они хотели, чтобы я заклеймил его, может, даже отрубил руку, но он вместо этого вызвал меня на бой, и я, заинтригованный, дал ему меч. Его легко было побить, потому как Свитуна никто не учил, зато он был силен и быстр, почти как Финан, и я помиловал его при условии, что тот даст клятву и станет моим человеком. Мне сакс нравился.
Ролло был дан. Высокий, жилистый, в шрамах. Он служил другому господину, имени которого никогда не называл, и сбежал от него, нарушив присягу, потому как тот поклялся его убить.
– Что ты натворил? – поинтересовался я, когда он попросил принять его.
– Его жена… – ответил он.
– Не самая разумная штука, – заметил я.
– Зато приятная.
В бою Ролло был быстр как молния, коварен и безжалостен – человек, повидавший много страшного и привычный ко всему. Он почитал древних богов, но взял в жены пухлую христианку, которая осталась с Сигунн в Лундене. Ролло пугал большинство моих дружинников, но они восхищались им, и более всех Элдгрим, молодой дан, которого я подобрал пьяным и раздетым на лунденской улочке. Его ограбили и избили. У парня было круглое наивное лицо и густые каштановые кудри. Женщины таскались за ним, но он не отходил от Кеттила, третьего дана, скакавшего со мной в тот день. Как и Элдгриму, Кеттилу было лет восемнадцать-девятнадцать, он был тонок, как струна арфы. Но хрупкость его обманчива, потому как дан был проворен в бою и силен за щитом. Кое-кто из самых глупых моих дружинников насмехался над дружбой Кеттила и Элдгрима, заходившей дальше обычной привязанности, но я однажды вынес во двор в Фагранфорде ореховые прутья и предложил шутникам сразиться с любым из приятелей на мечах. Прутья остались нетронутыми, а насмешки прекратились.
