За милю или около того от северных ворот мужчина крепкого сложения с рыжими усами повернул коня и погнал его к нам. С ним ехали двое молодых парней. Ни у кого не было щита, только вложенные в ножны мечи.
– Ты, наверное, ярл Бьоргульф? – приветствовал я его.
– Да.
– Здорово снова увидеть солнце, не так ли? Даже не припомню другого столь дождливого лета. Мне начало уже казаться, что лить так и не перестанет.
– С твоей стороны было бы мудро передать мне семью ярла Кнута, – заявил Бьоргульф.
– Вся рожь сгнила от влаги, – продолжал я. – Никогда не видел столько полегших хлебов.
– Ярл Кнут будет милостив, – гнул свое Бьоргульф.
– Тебе следует беспокоиться о моей милости, не его.
– Если им причинят вред… – начал было он.
– Не говори ерунды, – оборвал его я. – Конечно причинят, если ты не исполнишь в точности все, что я говорю.
– Я… – заикнулся ярл снова.
– Бьоргульф, завтра поутру, – продолжил я, будто совсем не слышал его попыток заговорить, – ты уведешь отсюда своих людей. Скачи на восток, в те холмы, и чтобы к полудню тут и духу твоего не было.
– Мы…
– Вы все, лошади и люди, уйдете в холмы. И сидите там, не показываясь перед городом. И если после полудня я увижу близ Глевекестра хоть одного дана, то выпущу из дочери Кнута кишки и пришлю их тебе в подарок. – Я улыбнулся. – Рад был поболтать, Бьоргульф. Когда пошлешь гонца к ярлу, не забудь передать привет от меня и скажи, что я исполнил то, о чем он меня просил.
– Ярл просил тебя об услуге? – Бьоргульф нахмурился.
– Да. Он просил меня узнать, кто ненавидит его и кто захватил его жену и детей. Вот ответ на оба вопроса: Утред Беббанбургский. Так и передай. Теперь проваливай: от тебя воняет, как от козлиного помета, сбрызнутого кошачьей мочой.
Мы въехали в Глевекестр. Большие северные ворота открылись, завалы внутри были разобраны, люди приветственно кричали со стен, когда оба наших стяга склонились, чтобы проплыть под римской аркой. Конские копыта звонко цокали по древней мостовой. На улице нас дожидался Осферт, который выглядел счастливым как никогда. Рядом с ним стоял епископ Вульфхерд, спаливший мой дом. Над ними возвышалась, сидя на убранном в серебряную попону коне, моя золотая женщина. Этельфлэд Мерсийская.
– Я ведь говорил, что найду тебя, – радостно заявил я.
И нашел.
* * *
Всякий раз, посещая моего кузена Этельреда, что делал нечасто и неохотно, я встречался с ним в доме за стенами Глевекестра. Теперь тот дом, насколько я понимал, обратился в пепел. Глевекестр вообще был более внушительным, чем Сестер. А дворец, где мы оказались, представлял собой высоченное здание из римского кирпича. Некогда стены были облицованы мраморными плитами, но их почти все пережгли на известь, остались только ржавые скобы, которыми эти плиты крепились. Кирпич закрывали кожаные полотнища с изображением разных святых. Имелся тут и рисунок, на котором детина с кровожадным оскалом рассекал на части святого Освальда, а тот безмятежно улыбался, словно приветствуя смерть. Ирония крылась в том, что кровожадным детиной был мерсиец Пенда, а его глуповатой жертвой – нортумбриец, враг Мерсии. Впрочем, упоминать об этом в присутствии христиан было бессмысленно. Бывшие враги теперь почитали Освальда, и отряд мерсийцев пересек всю Британию в поисках его останков.
Пол дворца устилала одна из затейливых римских мозаик. Она изображала воинов, приветствующих своего вождя. Тот стоял в колеснице, которую влекли два лебедя и рыба. Наверное, жизнь в те дни была иной. Высокие колонны поддерживали сводчатую крышу, кое-где на потолке сохранилась штукатурка, на остатках которой едва проступали среди водяных разводов следы росписи, а в дальнем конце зала возвышался помост, где кузен разместил задрапированный алой материей трон. Трон поменьше предназначался, надо полагать, для женщины, так отчаянно мечтавшей стать королевой. Пинком скинув это седалище с помоста, я уселся на обитое алым кресло и с высоты посмотрел на городских старейшин. Эти мужи, как светские, так и церковные, замерли с постным видом на картине с колесницей.
– Вы идиоты! – рыкнул я. – Мокроштанные, задирающие нос глупцы!
Мне хотелось позабавиться.
В большом зале собралось человек сорок мерсийцев: сплошь олдермены, священники и таны – люди, которым Этельред поручил оберегать Глевекестр, пока сам добывает славу в Восточной Англии. Этельфлэд тоже присутствовала, но ее окружали мои люди, отделив от прочих мерсийцев. Она не была единственной женщиной в зале. Моя дочь Стиорра, жившая при дворе Этельфлэд, стояла у одной из колонн. Ее продолговатое серьезное и прекрасное лицо пробудило во мне отчетливые воспоминания о ее матери. Рядом с ней застыла другая девушка, почти такая же рослая, но белокурая, в отличие от моей темноволосой дочки. Ее облик был мне знаком, но вспомнить, кто она, не получалось. Я вперил в нее пристальный взгляд, скорее отдавая дань ее бесспорной миловидности, чем пытаясь подстегнуть память. Узнать ее так и не удалось, поэтому я обратился к мужской части зала.
– И кто из вас командует гарнизоном крепости? – потребовал я.
Последовала пауза. Наконец епископ Вульфхерд выступил на шаг и прочистил горло.
– Я, – заявил он.
– Ты? – Мне не удалось скрыть удивления.
– Господин Этельред доверил мне заботу о безопасности города, – стал оправдываться прелат.
Я воззрился на него. Выдержал паузу.
– Здесь есть церковь? – осведомился я.
– Разумеется.
– Тогда завтра я отслужу мессу, – сообщил я. – И прочитаю проповедь. Я не хуже других умею раздавать черствый хлеб и глупые советы, разве не так?
Наступило молчание, нарушенное только девичьим смешком. Этельфлэд сердито повернулась на звук, который исходил от белокурой красотки, стоявшей рядом с моей дочерью. Тут я признал девушку, и именно благодаря легкомысленному и непосредственному поведению. То была Эльфинн, дочь Этельреда. Я привык думать о ней как о ребенке, но она уже вышла из нежного возраста. Я подмигнул ей, чем вызвал еще один смешок.
– С какой стати Этельред поручил епископу командовать гарнизоном? – поинтересовался я, снова обращаясь к Вульфхерду. – Ты хоть раз сражался в битве? Знаю, ты спалил мои дворовые постройки, только это еще не бой, вонючий кусок крысиного помета. Бой – это «стена щитов». Бой – это ощущать дыхание врага, который стремится выпотрошить тебя своей секирой, это кровь, дерьмо, крики, боль и страх. Это ноги, путающиеся в кишках твоих друзей, которых зарубил противник. Это люди, которые сжимают зубы так, что те крошатся. Участвовал ты в битве? – Прелат молчал, только глядел гневно. Я повысил голос: – Я тебя спрашиваю!
– Нет, – признался Вульфхерд.
– Тогда ты не годишься командовать гарнизоном, – заключил я.
– Господин Этельред… – пробормотал он.
