Сплетник остановился перед Корнуоллом. Тот повернулся к нему лицом. Хламида Сплетника являла собой вблизи жалкое зрелище: поношенная, оборванная, вся в дырах, сквозь которые виднелось тело. Некоторые из наиболее крупных дыр были наскоро подштопаны разноцветными нитками; впрочем, солнце и грязь в значительной мере обесцветили их, и теперь заплаты почти не отличались по окраске от сероватого полотна хламиды. Ворон линял, из хвоста его свисала пара непонятно на чем держащихся перьев; словом, выглядел он так, как будто его побила моль. Собачка уселась на землю и принялась яростно чесаться здоровой задней лапой.
Принадлежность Сплетника к роду человеческому ограничивалась, по-видимому, отдаленным внешним сходством. Уши у него были заостренные, глаза — раскосые, нос — приплюснутый; зубы сильно смахивали на клыки. Картину дополняли нечесаные и немытые волосы и длинные пальцы рук с грязью под ногтями.
— Ты — книжник Марк Корнуолл, недавно из Вайалузинга? — спросил Сплетник.
— Совершенно верно, — ответил Корнуолл.
— Ты предводитель паломников?
— У нас нет предводителя. Мы все заодно.
— Так или иначе, — заявил Сплетник, — мне поручено наделить тебя мудростью. Выслушай же дружеское предостережение: не заходите дальше Дома Ведьмы. За него паломников не пускают.
— Бекетта не пустили даже к нему.
— Бекетт не был паломником.
— А ты уверен, что мы ими являемся?
— Мое дело, сэр книжник, не думать, а передавать волю тех, кто ее изъявляет.
— Каких-таких «тех»?
— Добрый сэр, к чему притворяться, будто ты не знаешь? Или, если ты не притворяешься, может, среди твоих спутников найдутся менее невежественные, чем ты?
— Ты подразумеваешь нас с Оливером, — буркнул Плакси. — Знаешь, дружочек, будь поосторожнее в выражениях. Я гном, а Оливер — гоблин, и мы с ним очутились на родной земле, а потому вольны идти куда захотим.
— Как сказать, — протянул Сплетник. — Вы же отступники, вы отринули Братство.
— Ты мне не ответил, — перебил Корнуолл. — Кто такие «те»?
— Ты слышал об адских псах?
— Приходилось.
— А о Звере Хаоса? Или о Том-Кто-Размышляет-На-Горе?
— Читал в повествованиях древних путешественников.
— Тогда молись, чтобы тебе не довелось познакомиться с ними покороче, — посоветовал Сплетник.
Корнуолл оглянулся на Джонса. Тот кивнул:
— Он и мне говорил то же самое. В силу своей трусости я послушался и дошел только до Дома Ведьмы. Как насчет пива? — спросил он у Сплетника.
— Не откажусь. А если бы еще кусочек мяса… Я иду издалека и здорово проголодался, а уж пить как хочется!
Глава 21
Над макушками деревьев поднялась полная луна. Она залила поляну серебристым светом, в котором сразу же поблекли усыпавшие небосвод звезды. С едой было покончено, и потому за кострами уже никто не присматривал. Маленький народец танцевал на лужайке между дорогой и шатрами под звуки скрипки, которую Сплетник извлек вместе со смычком из футляра, завернутого в овечью шкуру. Он стоял, прижимая скрипку подбородком к плечу, пальцы его левой руки порхали по ладам, а правая водила смычком. Ворон по-прежнему восседал у него на правом плече, время от времени подпрыгивая, чтобы сохранить равновесие, и оглашая воздух хриплым недовольным карканьем. Собачка, наевшись до отвала тем, что ей перепало, спала под столом; ее лапы подергивались, словно она гналась во сне за улепетывающим кроликом.
— Как их много, — проговорила Мэри, разумея маленький народец. — А ведь днем было гораздо меньше.
— Будет еще больше, — хмыкнул Джонс. — Пока тут все мои и большинство ваших.
— Вы хотите сказать, что они перестают бояться?
— Их привлекает еда. Еда и пиво. Неужели вы полагаете, что они способны спокойно глядеть на тех, кто обжирается в двух шагах от них?
— Значит, среди них и Бромли! Ах негодник! Почему он не подходит ко мне?
— Он слишком занят, — отозвался Корнуолл.
Енот выбрался из круга танцоров, подбежал к Хэлу и потерся о его ногу. Хэл усадил зверька себе на колени. Енот улегся и свернулся клубочком, кончиком хвоста касаясь носа.
— Переел, — заметил Джиб.
— Обычная история, — откликнулся Хэл.
Скрипка стонала и плакала, ее мелодия возносилась к небесам. Правая рука Сплетника будто не ведала усталости. Ворон выражал свое негодование неумолчным карканьем.
— Я не совсем понимаю вас, — сказал Корнуолл Джонсу. — Вы утверждаете, что никогда не заходили дальше Дома Ведьмы. Но почему? И вообще, зачем вы здесь?
— Странно, что вы задаете такие вопросы, — улыбнулся Джонс. — Между нами много общего, сэр книжник. Мы с вами оба — ученые.
— Но вы же ничего не изучаете!
— С чего вы взяли? Материала тут предостаточно. А когда что-то изучаешь, необходимо исчерпать один источник сведений, прежде чем переходить к следующему. Когда придет время, я, может быть, передвинусь за Дом Ведьмы.
— Итак, вы изучаете?..
— Да, делаю заметки, записываю, снимаю. У меня скопились горы заметок, груды ленты…
— Ленты? Снимаете? Вы имеете в виду рисунки?
— Нет, фотографии.
— Вы говорите загадками, — произнес Корнуолл. — Таких слов я в жизни не слышал.
— Теперь услышали, — усмехнулся Джонс. — Пойдемте, я кое-что вам покажу. А остальные пускай веселятся. — Он подвел Корнуолла к шатру, остановился у входа и спросил: — Вы человек широких взглядов? Как книжнику, вам положено быть таковым.
— Я провел в университете шесть лет, — ответил Корнуолл, — и все эти годы старался сохранить непредубежденность, поскольку иначе заниматься наукой невозможно.
— Хорошо, — проговорил Джонс. — Как по-вашему, какое сегодня число?
— К сожалению, я сбился со счета. Знаю лишь, что на дворе октябрь 1975 года от Рождества Христова.
— Превосходно! — воскликнул Джонс. — Я просто хотел убедиться. К вашему сведению, сегодня семнадцатое.
— А какое это имеет отношение к нашему разговору?
— Быть может, почти никакого. Хотя, вполне возможно, теперь вам проще будет меня понять. К тому же вы первый, кто сумел мне ответить. В Пустынном Краю календари, увы, не в почете.
Он поднял полог и пригласил Корнуолла войти. Изнутри шатер почему-то казался просторнее, чем снаружи. Его обстановка поражала упорядоченностью и многообразием. В одном углу располагалась раскладушка. Рядом с ней помещался стол со стулом; посредине стола возвышался массивный подсвечник, из которого торчала довольно-таки внушительных размеров свеча. На ее макушке подрагивал, колеблемый сквозняком, язычок пламени. На краю стола громоздились кипой книги в черных кожаных переплетах. Возле них стояли раскрытые шкатулки. Стол был настолько завален различными диковинными на вид предметами, что места, чтобы писать, на нем практически не оставалось. Корнуолл отметил про себя, что нигде не видно ни чернильницы, ни песочницы, ни гусиного пера. В противоположном углу шатра находился большой металлический шкаф. Пространство у восточной стены было занавешено плотными, не пропускающими света портьерами.
