– Черт, – пробормотал он и выбежал из кабинки.
– Его здесь н… – начал было Руш, но в этот момент врезался в торопящегося официанта, отчего тот уронил на пол уставленный бокалами поднос. – Простите, – сказал он, глядя по сторонам в поисках Бакстер.
– Я сам виноват, – вежливо ответил молодой человек, хотя это было вовсе не так.
– Вы видели женщину, которая ждала здесь?
В этот момент донесся скрежет ножек стульев по полу – посетители в зале вскакивали со своих мест.
Руш ринулся вперед и стал прокладывать дорогу через толпу, старавшуюся не подходить близко к стеклянным окнам.
И застыл как вкопанный, увидев во тьме Бакстер. Она стояла у ограждения с развевающимися на неистовом ветру волосами. В паре метров от нее в углу жалась молодая семья, отец пытался защитить дочерей, закрывая их своим телом.
Выставив вперед оружие, Руш медленно вышел на террасу.
Теперь, когда глаза не слепили отражавшиеся от стекол огни, ему, наконец, удалось понять, что происходит. С ними был еще один человек – за спиной Бакстер.
Ее крепко держала мускулистая рука, приставившая к горлу под подбородком небольшой пистолет.
Вторая тоже сжимала оружие, держа на мушке семью в углу.
– Надо полагать, Руш, – произнес из-за Бакстер на удивление высокий, пронзительный голос.
За живым щитом виднелась только узкая полоска его лица.
Он правильно произнес фамилию – либо узнал у Бакстер, либо, более вероятно, просто услышал, как она зовет коллегу.
– Вы не могли бы опустить эту штуковину? – любезно спросил мужчина, взводя курок прижатого к горлу Эмили пистолета.
Та едва заметно покачала головой, но Руш, помедлив, все же опустил оружие.
– Надо полагать, Исаак Джонс, – сказал он, надеясь, что его спокойный тон произведет на противника должное впечатление, – Бакстер, вы как?
– Она в порядке, – ответил за нее Джонс.
– Стоило мне на минуту отлучиться… – засмеялся агент, под шумок делая шаг вперед.
– Эй! Эй! – взревел Джонс и оттащил Эмили немного назад, сведя на нет попытку Руша сократить между ними расстояние.
Он выглядел внушительно, в полном соответствии со словесным портретом. Хотя стройный силуэт Эмили служил недостаточным прикрытием для его массивной фигуры, жизненно важные органы преступника были защищены, и надежды убить его наповал не было никакой.
– Так что будем делать, Исаак? – спросил Руш, стараясь разговорить противника.
Ему уже удалось увидеть разницу между ним и другими убийцами: этот был спокоен и полностью контролировал ситуацию. Он наслаждался минутой своей славы.
– Сначала я хотел, чтобы публика решила, кому жить, а кому умирать, – он указал на сгрудившуюся в углу семью, – но потом увидел детектива Бакстер и просто не смог сдержаться. Так что вся ответственность за это, к сожалению, ложится на тебя.
Джонса на мгновение отвлекли столпившиеся в зале зеваки. Руш медленно поднял пистолет, всего сантиметров на пять, – на тот случай, если вдруг представится возможность.
– Ну нет! – закричал Джонс, опять укрываясь за Бакстер. – Скажи им, что, если хоть один сдвинется с места, я начну стрелять. Хотя они все правильно поняли: надо вытащить телефоны. Отлично. Пусть снимают происходящее. Я хочу, чтобы мир услышал, как Руш примет решение.
Радуясь, что момент его триумфа запечатлеет достаточное количество камер, Джонс опять обратился к Дамьену.
– Ну так что, Руш? Кого, по-твоему, мне лучше убить, твою коллегу или же ни в чем не повинную семью?
Агент с тревогой посмотрел на Бакстер.
Ноль реакции.
Ствол пистолета был крепко прижат к ее горлу, и она даже двинуться не могла, не говоря уже о том, чтобы дать ему возможность сделать прицельный выстрел. Агент перевел взгляд на семью и увидел на лице отца хорошо знакомое выражение запредельного отчаяния.
Из зала донеслись крики – это приехала первая группа захвата.
– Стоять! – крикнул им Руш. – Дальше ни шагу.
Когда один из полицейских не подчинился приказу, Джонс сделал предупредительный выстрел, пуля срикошетила от стены в нескольких сантиметрах от головы маленькой девочки, взлетела вверх и пробила стеклянную перегородку, за которой простиралось небо. Оперативники подняли руки и присоединились к толпе наблюдателей.
В повисшей мертвенной тишине Руш слышал, как у девочки стучат зубы. Ей было всего пять или шесть, она до смерти замерзла, а Джонс все затягивал пытку, давая ложную надежду.
Выбора не было. На самом деле это была не игра. Джонс намеревался убить их всех, и Бакстер это тоже знала.
После предыдущих театральных постановок, после столь привлекательных для масс-медиа ужасов, все более зрелищных и амбициозных, в репертуаре преступников остался последний, самый подлый номер, еще более страшный, чем все изуродованные тела вместе взятые, – публичная казнь ни в чем не повинного ребенка. Они уже доказали, что вполне на это способны, убив семью Бентхемов в их собственном доме. Руш не сомневался: Джонс без колебаний нажмет на курок.
Сыпавший снег застил Рушу глаза. Он старался время от времени двигать указательным пальцем, чтобы тот не окоченел от холода.
– Пора решать! – крикнул Джонс своим зрителям и повернулся к Рушу. – Выскажись, чтобы тебя услышал весь мир. Кого ты хочешь убить? Отвечай, или я убью их всех.
Руш молчал.
– Ну ладно, – разочарованно проскрипел Джонс, – будь по-твоему. Пять секунд!
Руш посмотрел Бакстер в глаза. Выхода у нее не было.
– Четыре!
Он посмотрел на семью. Отец закрыл младшей дочери глаза.
– Три!
Руш спиной ощутил десятки телефонных камер.
Ему нужно больше времени.
– Две!
– Руш… – тихо произнесла Бакстер.
Тот в отчаянии посмотрел на нее.
– Одна!
– …я вам верю, – сказала она и закрыла глаза.
Она услышала все сразу: бросок Руша, треск выстрела, свист пули над ухом, звон разбитого стекла и приглушенный шлепок. Ствол пистолета под подбородком больше не давил, державшая ее рука исчезла… за спиной больше никого не было.
Когда Бакстер открыла глаза, Руш все еще потрясенно стоял, направив прямо на нее пистолет. Она увидела, как в воздухе между ними затанцевала окровавленная снежинка, а затем провалилась вниз, чтобы полутора сотнями метров ниже стать частью сцены преступления.
Когда к ним подбежали оперативники, она почувствовала боль в оцарапанном пулей виске. Ошеломленные родители плакали, испытывая смесь шока и облегчения. Они отчаянно нуждались в словах ободрения – чтобы хоть кто-то уверил их, что они в безопасности.
