– Того сказать не могу.
– Ваши же казаки оцепили перрон, когда чехи снимали с поезда арестованных!
– На перроне дежурил урядник Синцов. Говорил про арестованных, а куда их дели – того не знаю.
Каргаполов и так и эдак подкатывался к тугому хорунжему, но ничего не выудил, как из колодца, в котором отродясь не водилась рыбка. Рассердился.
– Так вы что же, воображаете, что Гайда защитит вас за дела в Гатчине?
Это уже иной коленкор!
– Про службу в Гатчине утайки не было, – поднялся хорунжий во весь рост: удары надо принимать стоя, как воину. – Про то известно полковнику Ляпунову и вам.
Блин Каргаполова снова расплылся:
– Бог мой! Чего с кем не бывало, хорунжий! Главное – служба сегодня. А вы отказываетесь. Как это понимать?
– Служить – служу, а к шпионству не сподобился.
– Ах вот как! – поморщился Каргаполов, крайне недовольный щепетильным бородачом.
Предупредил, чтоб о состоявшемся разговоре никому ни слова, тем более чехам. Пожелал хорунжему доброго здоровья и проводил вон из кабинета.
У особняка Ной встретил Сазонова.
– Разве ты теперь здесь служишь, Михайло Власыч?
Сазонов повел глазами – рядом никого, вздохнул:
– Тут, господи прости. От сотни Кудрина.
– Не знаешь, какого арестованного два казака с офицерами увели в тюрьму?
Сазонов дрогнул, засуетился, глаза в сторону, и, направляясь в особняк, бормотнул:
– Не знаю! Не знаю! – и – хлоп дверью.
«Паскуда подтощалая!» – плюнул Ной.
Улица дымилась пылью – проехал извозчик. Духота, жарища, собаки и те задыхаются, вывалив языки, а Ноюшке холодновато: нутро стынет. Вернется ли башковитый капитан Ухоздвигов? С ним было бы надежнее и безопаснее.
X
Утром, во вторник, Ной ускакал в слободу Кронштадт подыскать тайную квартиру для брата Ивана. У кладбища встретился с каким-то мужиком. Так и так, не скажете ли, у кого можно снять комнату, и чтоб коня было где поставить, и люди были надежные?
Мужичок в ситцевой рубахе прицелился:
– В каком понятии «надежные»? По воровству али по языку?
– От воровства сам оборонюсь!
– Справедливо сказано, господин офицер. Вора за руку схватить можно, а вот за язык попробуй!.. Для вас квартиру или еще для кого?
Ной присмотрелся к мужику с высоты седла:
– Про то разговор будет с тем, у кого сыму квартиру.
– Задаток вперед будет?
– Само собой.
– За надежность по языку, господин офицер, платить придется дороже, – прищурился мужичок в полинялом картузе. – Ежли скажу: пятьдесят целковых за горницу и десятку за конюшню? В доме – хозяин и хозяйка. Глухая ограда, ворота замыкаются на замок. Кобель в ограде.
– Покажите дом.
– А вот тут, сразу за кладбищем, в Кронштадте. Самое тишайшее место.
– Стал быть, вы хозяин?
– Угадали.
Ной осмотрел ограду, конюшню, амбар, кладовку, горницу с тремя окошками. Места лучше и тише не сыщешь.
Хозяин – Мирон Евсеевич Подшивалов; хозяюшка – Мария Егоровна. Есть еще незамужняя дочь Устинья – фельдшерицей работает в городской больнице и там же, при больнице, снимает комнатушку, чтоб не ходить ночами домой на окраину города, в Кронштадт.
Хозяюшка выкатывала ржаное тесто; топилась русская печь. Ной с хозяином сидели у стола, прощупывая друг друга. Поговорил про погоду, наплыв беженцев. А про власть и переворот – ни слова.
– Издалека будете? – закинул удочку хозяин.
– Не из ближних.
– Вроде погода добрая будет?
– Погодье на погодье не приходится.
– Хоть бы уж что-то определялось окончательно.
– Пора еще не пришла. Солнышко в тучах.
– И то!
Ной поднялся.
– Ну, мне ехать надо. Фатера приглянулась. Как сказали – шестьдесят рублей. Буду здесь, нет ли, а горница за мною. Наперед уплачу за месяц. Дружок должен подъехать ко мне – здесь будет жить. К пятнице надо бы мне купить хорошего коня. Из казачьих бы. В цене не постою.
– На базаре навряд ли купишь, – усомнился хозяин.
– А если я вас подряжу съездить куда-нибудь в станицу?
– Отчего не съездить. Расходы токо.
– Оплачу сполна.
– Не керенками?
– Николаевскими.
– Добро. Когда деньги будут?
– Сейчас выдам. Триста хватит?
– Должно хватить. Как вас звать-величать?
– Господин хорунжий. Более никак.
На том и сошлись; деньги из рук в руки – и молчок…
В тот же день Ной понаведался в Русско-Азиатский банк с иноземными бумажками, которые столь нечаянно попали к нему: принимают ли?
Казначей долго разглядывал желтую купюру – уголок оторвал и даже понюхал. Морда лисья, глаза как у рыси, высунулся в окошечко, присмотрелся.
– Чем так пропитана купюра? – поинтересовался.
– Конским потом.
– И много у вас долларов?
Хорунжий и тут не растерялся:
– Ежли принимаете – будем разговор вести.
– Как же, как же! Американские доллары высоко котируются, господин офицер. Но, к сожалению, наш банк пока пустой. Сейчас не можем обеспечить золотом. Придется вам подождать с недельку или через наше посредничество обратиться в омский банк.
– Подожду. А вот эти как?
– Ого! Иены?! Выпуска тысяча восемьсот девяносто седьмого года! Надо бы мне справиться: не была ли девальвация иены. Я запишу. Как вас?
– Ни к чему пропись. Так узнайте. Я понаведаюсь.
Казначей умилился:
– С этими деньгами, господин офицер, вы можете проехать по всему свету и голодным не будете.
Ной запрятал кожаное портмоне в объемистый карман френча и, поддерживая саблю рукою, степенно вышел из банка.
Смехота! По всему свету! Дай бог, чтоб шкуру не спустили дома, а про весь свет загадывать нечего.
Если, упаси господь, Ивана исповедовали в пути следования, то ведь, чего доброго, Дальчевский отобьет депешу в Красноярск, чтоб схватили за гриву и самого Коня Рыжего!
Сготовился ко всему: если будут брать, то не с малой кровью!..
До пятницы обзавелся хорошим конем – вороной, по пятому году, неуезженный, сытый, выложенный в прошлом году, гривастый, со звездочкой по храпу и белыми бабками. Одно вводило в сомнение – вороной!.. Долго ли он на нем поездит?
