Коня оставил во дворе Подшивалова. Перевез туда седло Вельзевула с потником. Яремееву шашечку, нательный крест деда спрятал в тайник сойотского седла, чтоб не поживились контрразведчики. У него была еще шашка штучной поковки. А кроме того, настоящий арсенал заимел: маузер купил с пятью обоймами да кольт подарил Богумил Борецкий; пару карабинов достал и у того же Богумила Борецкого выпросил десяток английских бомб-лимонок «на всякий случай».
Завязь четвертая
I
Лихо – не тихо. Скребет и душу рвет.
Одна заботушка: удастся ли выхватить Ивана из колонны арестантов?
И так и сяк думается силушке Ною: в живых быть завтра или придется голову сложить?
А ночь легла парная, располагающая к отдохновению, но нету угрева сердцу – не спится Ною. Сидит он на веранде второго этажа дома Ковригиных, чужая сабля на коленях (свою спрятал) и чужой кольт в кобуре, еще не испытанный в бою.
И кажется Ною, что он не в Красноярске, а в той самой Гатчине в январскую стынь перед сраженьем. Так же вот мутило душу в ночь на воскресенье и ум за разум заходил.
Душно! Хоть бы подпруги кто отпустил ему на одну эту ночь, чтоб дух перевести. Или от Бога положено ему, Коню Рыжему, сдохнуть под железным седлом с туго затянутыми подбрюшными подпругами?..
Ох-хо-хо! Времечко!..
Разулся, поставил сапоги возле табуретки, на которой сидел, портянки повесил на перила, стащил с себя френч и ноги вытянул по половику, чтоб охолонулись.
Один он, как перст, среди казаков. Куда кинуться с братом Иваном?
«Куд-ку-да! Куд-ку-да!» – подала голос курица. Яйцо снесла, что ли, или с насеста свалилась?
Вчера полковник Ляпунов ораторствовал перед казаками полка. Ну, обсказал про бои с красными. По его словам, совдепия на военной карте похожа на графин, перевернутый узким и длинным горлом в Каспийское море. И что из этого красного графина доблестные войска белых армий всю кровь большевиков выцедят в море. Дно «графина» у Петрограда со стороны Мурманска и Архангельска разобьют войска генерала Миллера с белофиннами, американцами и англичанами в придачу. Горловину сдавят деникинцы – возле Орла двигаются, а со стороны Казани и Самары – чехословаки с белой армией генерала Дутова, так что сибирякам надо поспешать. Ну и про свободу сказал, про демократию и гуманность.
Ной так и не уразумел, что обозначает «демократия» и «гуманность»? Полную стребиловку или отсидку в тюрьмах?
Вот уж приспела «свободушка»! Сам в себе варись, как яйцо в кипятке, а язык – не для души, а как у коровы – для жвачки. Жуют люди каменные слова, а душу на замке держат.
Как-то обернется в субботу!..
Для Ноя завтрашний день – суббота с числом 13 июля. А по-новому – пятница будет с 26-м числом.
Все люди города жили и думали, принимали новорожденных и отпевали в храмах Божьих усопших по-старому, а на службу ходили и бумаги подписывали по-новому, совнаркомовскому стилю, в том числе и белогвардейцы.
Такая же двойственность была во всем. И сама Россиюшка от Петрограда до Владивостока раскололась на две половины – на красную и белую.
«Когда же она единой будет, Господи?..»
Пискнула дверь – кто-то вышел на веранду. Ной скосил глаза – Лизавета! Кто же еще! Василий с отцом в извозе, а квартирантов еще не подселили из городской управы – трое беженцев побывали, поглядели комнаты на первом этаже и больше не пришли: Кача!..
Не заметив притихшего Ноя на табуретке, Лиза так-то сладко потянулась, зевнув; толстущая русая коса по белой сорочке, а сама такая подобранная, покатоплечая. Вроде и не ядреная баба, но до чего же работящая: весь дом Ковригиных держится, в сущности, на одной Лизавете. Она и обстирывает всех, и за двумя коровами доглядывает, и кухарничает, и в отменном обиходе держит весь второй этаж с пятью комнатами и кухней, и все это нешумливо, без крика, с улыбочкой, словно Лиза век прожила не в кромешном аду, а на небеси в раю.
– Ай, Ной Васильевич! – обрадовалась она. – Я так-то волновалась, што вы гдей-то задержались. Все ли ладно?
– Все ладно, Лиза.
– Нет, одначе. Вижу я, все вижу. Если бы я чем могла помочь! Бестолочь я, бестолочь. Токо и знаю, что молюсь за вас. Особливо – за золовушку Анечку. Ни известия, ничего нет. Жива ли? Вася говорит: давно убил ее капитан.
Ной вздохнул – сам ждет не дождется, хотя бы какой вести об Анне Дмитриевне.
– Как с Ваней надумали? Пригонят ведь. Славненький такой мальчик! Не сгинуть же ему, правда?
– Думаю, Лиза.
– Я так-то волнуюсь! Так-то волнуюсь, ежли б знали, Ной Васильевич. И за вас молюсь, и за Прасковью Дмитриевну, и за Казимира Францевича, за всех, за всех!..
Именно: «за всех, за всех!..» Но не за себя.
– Завтра пригонят?
– Завтра, Лиза.
– Паша ничего не передавала?
– Ничего.
– Али силы ишшо нету народ поднять?
– Нету, Лиза. Народ подымется не сразу – многотерпенье еще не исчерпалось. Наш народ многотерпелив от пращуров.
– А Ленин?
– Ох, Лиза! Я же упреждал тебя!
– Дак мы ж двое…
– И у земли есть уши, Лизавета. Сгубишь себя, гляди. Просил же тебя: запамятуй некоторые слова. Хоть бы ради сына своего. Кто его растить будет?
– Ах, Ной Васильевич! А к чему растить Мишеньку, ежли жить ему потом до смертушки во тьме-тьмущей, как у нас на Каче, в поножовщине да страхе. Разе это жизня?
– Экая ты! – Ной подтянул ноги, подобрался, и строго так: – Или век, думаешь, тиранству быть? Время пришло свести его на нет, оттого и врукопашную пошли друг на друга, чтоб без душегубства жить на своей земле. Вот оно как!
– Ах, кабы все так свершилось, как сказываете, – глубоко вздохнула Лиза.
– Иди почивай, Лиза. Миша еще проснется.
– Он у меня крепкий на сон, слава богу. А мне не уснуть, одначе. Дымова и Рогова тоже пригонят?
– Должно.
– Ах, какие люди-то, люди-то! Век бы им жить. Али добрые завсегда недолго живут, а?
– Добрые – они потому и добрые, Лиза, что свою жизнь не жалеют для других. Долголетья у них нету.
– И правда! Вот у нас на Каче лонись старик помер – скоко душ сгубил, не счесть, а прожил сто три года! Ужасть! Али вовсе Бога нету, што злодеям долгая жизнь, а вот как Христу – короткая?
– Экая ты, Лиза! В какую глубь ныряешь?
Петухи пропели на Каче первую побудку, кобель взлаял в ограде, и тут раздался стук в ворота калитки. Лиза испугалась:
– Ктой-то?
– Иди, Лиза! Я спрошу, – сказал Ной, быстро натягивая китель и вынув из кобуры кольт.
