– Авдееву-то бабу, Аксинью, не оставляйте, господин поручик. Она вить донесет на меня подпольщикам, и те, вот вам крест, святая икона, прикончат меня, так и тестя Ивана Никитича, и дом сжечь могут.
– Понималь! – кивнул поручик. – Мы никого не оставляйт, господин Цирка. Дом закрывать буду.
– Господи! Господи! – заголосила жена Авдея, Аксинья. – Побойся Бога, Андрей Митрофанович! Меня-то за что топишь?
– За дело! – рявкнул Андрей Митрофанович. – Из-за таких стервов, как вы, власть в седле не усидит. Изничтожать вас надо под корень.
– Хорошо сказаль, Цирка! Под корень! – подхватил поручик Брахачек. – Я давно изучаль русский людя и русский язык. Понималь так: самый опасный народ – русски наци! Очень опасный. Вы не считайт так, Грушенька?
– Я не Грушенька!
– Ха-ха! Правильно – вы не Грушенька. Когда вы ехали в мой купе, я зналь, кто вы есть. Вы имель пропуск от русской контрразведка за подписью швинья Каргаполоф и за круглой печать, как морда Каргаполоф. Я помогаль вам, и не стал арестовывать с вашим братом, и не конфисковал товар, который был оружие. Вы не думал почему? О, вы полагал – поручик есть дурак. Вы очень ошибался. Я был на фронте в разведка германской армии, посылал свой агент до самой Петербург! У меня хорошая школа. Я зналь: рано ловить птичка. Птичка будет в моей сети. Нам важно иметь полный информация состояния банды в тайге.
Тут поручик разглядел-таки большой живот Прасковьи под бумазейной кофтой. Ткнул пальцем:
– Вы носите ребенка? Этот ребенок от Машевски?
Прасковья ничего не сказала.
– Думайте! Думайте, Грушенька! При такой… как по-русски? А! Вспомниль! Брюхо, брюхо. Опасно не давать ответы. Очень опасно! Мы имеем точные сведения: Машевски был с вами на Клюквенском фронт! Вас знали на фронте как жена Машевски. Имя ваше Прасковья – не Грушенька – Прасковья Машевски. Вы есть его жена без регистрации. Нам все известно!
У Прасковьи кровь отлила от лица. Это хорошо, что на фронте знали ее как Машевскую! Пускай будет так. Она умрет Прасковьей-Грушенькой Машевской.
– Вы безжалостны! – язвил поручик Брахачек. – Я это знал давно, по разведке на фронте. Самый жестокий люди сами к себе – русски! Фанатичны русски! И потому опасны. Вы не жалеете ни ребенка, – толчок рукою в живот Прасковьи, – ни ваш муж Машевски. Он будет погибаль, если вы будете молчать. Это есть Азия, мадмуазель. Дикий Азия!
Пусть будет Азия – черт с тобой! Но Прасковья ничего не скажет этому брюхатому поручику.
Не добившись ни слова от Прасковьи, поручик Брахачек не огорчился, он не кричал, не топал. К чему? У него удачнейший улов! В типографии сегодня схвачен член подпольного комитета РКП(б) Машевский, у сапожника взят склад с оружием и боеприпасами! Некоторые документы переписаны на машинке, а подлинники, пожалуй, куда-то отправлены. Пропуска, бланки, машинописные копии секретнейших протоколов совещаний ставки чехословацкого корпуса, подписанные генералами Сыровым и Шокоровым и даже доктором Павлом!.. Да еще арестована Грушенька – мадам Машевская! Такого успеха никак не ждал поручик Брахачек. Ему теперь наверняка обеспечены погоны капитана, а подпоручик Богумил Борецкий, командир роты, проглотит собственный язык от зависти. Поручик Брахачек наездом бывает в Красноярске, а вот, пожалуйста, продемонстрировал особый класс высокой работы.
А вся удача поручика Брахачека заключалась в том, что позавчера, когда командир роты Борецкий уехал на станцию Злобино, явился с доносом в сорок девятый эшелон мещанин Циркин. Поручик ухватился за донос и сегодня во второй половине дня в доме Циркина устроил засаду, а поздним вечером при помощи того же Андрея Митрофановича Циркина с тремя стрелками и русским прапорщиком Черненко беспрепятственно проник в дом Миханошина, а тут и мадам Машевская сама пришла, это же… как по-русски? Чудо! Он, поручик Брахачек, сотворил чудо!..
Прасковью вывели два стрелка к дышловой телеге, запряженной откормленными немецкими битюгами. Поручик Брахачек посадил Прасковью рядом с собою, чтобы она не имела возможности перекинуться хотя бы парою слов с Миханошиным. Авдея Миханошина с женою Аксиньей, безутешно плачущей, усадили на другой стороне телеги. Вооруженные стрелки уехали с винтовками наперевес: вдруг налетят бандиты, чтобы отбить арестантов.
Опустевший дом бездетных Авдея и Аксиньи Миханошиных оставили под замком, и ключ от замка взял поручик Брахачек.
Этой же ночью Андрей Митрофанович Циркин с усердным тестем Иваном Никитичем начисто ограбили дом Миханошиных.
Для Прасковьи настала темная ночь…
А было ли в жизни Прасковьи солнце?
Может, не было ни солнца, ни отчего дома, ни земли, ни неба, ни самой Прасковьи с Казимиром Францевичем Машевским?
Тьма, тьма и борьба с кромешной тьмой и тиранией!
X
Их было двое в клетке вагона с забитыми окнами…
Илия и Лэя – так их нарекли когда-то, и они прожили под этими именами каждый шестьдесят семь лет; родили трех дочерей и четырех сыновей, а те – одиннадцать внуков и внучек, но все они – дочери, сыновья, внуки и внучки, племянники и племянницы – находились теперь в другой, недосягаемой для стариков жизни. Старик и старуха вспоминали их, печалились, уверенные, что никогда уже не встретятся с родными под этим небом.
Их, Илию и Лэю Браховичей, убьют или замучают на допросах.
Ай-ай-ай! Горе! Горе!
Что же такое случилось?
Стальные решетки; железный вагон, железные шаги по коридору; звяканье оружия и неизвестность.
Илия трудно и долго думает…
У них была избушка – собственная изба с оградою за тесовым заплотом, с конюшней для иноходца Верика, со стаюшкой для рыжей козы Баськи, с хорошим огородом, колодцем в ограде, ай-ай-ай! Какая изба! И в каком месте! На привокзальной улице – не так далеко от станции с горластыми паровозами и не так далеко от города. Старик зарабатывал на жизнь извозом; он был легковым извозчиком. Вы, конечно, знаете, что такое легковой извозчик! А иноходец? Какой иноходец! Сидишь на облучке с ременными вожжами в руках, а Верик, бог мой, Верик, не бежит, а танцует вальс, покачиваясь с боку на бок. Это надо было видеть. От рыжей лохматой Баськи они всегда имели молоко и к Пасхе – козленка. Сам Илия резал козленка, мазал его кровью косяки и сенную дверь; Лэя жарила козленка целиком с внутренностями – сердцем, легким, печенью, почками, и они съедали его вдвоем, если в гостях не было кого-нибудь из внуков или внучек.
О Яхве! Яхве!
Что-то такое случилось – люди с ума сошли! Истинно так. Все враз оказались недовольными властью, царем, а тут еще война, бог мой! Двух сынов – Якова и Григория – в тюрьму посадили за политику. За эту самую политику! И трех племянников туда же упрятали.
Упал царь! Отрекся от престола. Илия помнит тот ледяной день: ехал на Верике по Большой, и – га-га-га-га! Уррра! Чего «ура»? Какое такое «ура»? Царь упал!..
