– Супротив мира не попрешь, – говорил Платон Шошин. – Как все наши станичники, так и мы. Так что извиняйте, атаман, а так и ваши офицеры, какие пришли к нам в войско в Красноярске. Мои одностаничники, каратузцы, на постой не пошли: кони передохнули, потопаем далее, домой.
Сотник прикусил пшеничный ус, сдержался от взрыва. Бородачи хитрят, в кусты ныряют. А что он с ними может поделать? В Красноярске отвалились эскадроны из нижнеенисейских станиц, остались Минусинского уезда, и эти разбредутся. Не вышло у атамана «славного присоединения к доблестным донским казакам», как о том телеграфировал он генералу Каледину в Новочеркасск; не получилось «сибирского правительства», и атаман покуда не военный министр, хоть и вписан министром в секретные бумаги томской Сибоблдумой.
– Что же вы думаете, атаманы, помилуют вас большевики за восстание? – сдержанно спросил Сотников, оглядываясь на офицеров. – Сейчас, когда мы все сжались в тугой кулак и у нас – пулеметы, две трехдюймовки, триста семьдесят пять конных, сотня отчаянных орлов на подводах, – красногвардейский Минусинский гарнизон нам не страшен. С ходу возьмем город.
Атаманы переглянулись. Ответил за всех Платон Шошин:
– Оно так, господин атаман, да ни к чему то. Вот хорунжий Ной Лебедь, полный георгиевский кавалер, сын атамана Лебедя, приехал из Петрограда. Сказывает: наш полк, какой стоял в Гатчине под Петроградом, принял сторону новой власти. Это как понимать?
– Это провокация! – выкрикнул Сотников. – Где он, хорунжий?
Вместо хорунжего выступил на шаг вперед атаман Лебедь – бородища рыжая, окладистая, могутный, в черненом полушубке и в черных катанках, предупредил атамана:
– Хорунжий – сын мой, атаман. Кость от кости мой и бровь от брови мой! Один сын сгил на позиции, а другой возвернулся из Пет рограда. Вот он, сын мой, хорунжий, герой, спасший от немцев Первый Енисейский полк еще в августе четырнадцатого года.
Атаман зверовато взглядывал то на отца – рыжая бородища, то на сына – хорунжего – рыжая подкова, каракулевая белая папаха и на голову выше отца. Так вот в чем причина развала войска!..
– Теперь, атаман, скажу так: красные отпустили мово сына из Петрограда живым-здоровым; дак и мы, казаки, не из воды в воду, не из грязи в грязь, а из воды и грязи на сухое место вылезем. Ни к чему нам кровь цедить из совдеповцев, а они будут цедить из нас.
Монский атаман поддержал:
– Раззудим красных, соберут силы и растреплют в пух-прах. Вот и отсеемся и отпашемся, а к осени – зубы на полку. Перемежаться надо. Хитрость на хитрость метать. Мы их не тронем, и они нас, глядишь, оставят на нашем хрестьянстве.
– Тэкс! – Сотников подумал. Не свяжешь большевика-хорунжего – атаманы вот они, а за ними – лбы казачьи! Будь они все прокляты, дуболомы! – Тэкс! Хорунжий, значит, при Георгиях? Большевик?
Хорунжий Лебедь подтянулся – бороду чуть вверх, пятки сапогов сдвинул, грудь выпятил.
– Не большевик, – ответил басом.
– Документы!
Хорунжий отвернул полу бекеши, достал из кармана кителя демобилизационные и наградные документы.
– Ну-с, – мычал Сотников, проверяя документы. – Председатель полкового комитета?
– Так точно. С апреля тысяча девятьсот семнадцатого года.
– Что за полк?
– Был Первый Енисейский, а с октября, после нового формирования, Сибирский сводный.
– И весь он перешел на сторону большевиков?
– Полковой митинг принял такую резолюцию.
– Тэкс! Резолюцию? И ты подсказал казакам, что надо голосовать за резолюцию большевиков?
– Не я, сила красных подсказала.
– Вранье! – опять вспылил атаман. – Вас всех специально разослали, чтоб вы агитировали за большевиков. Удачный маневр! За такие дела расстреливают на месте! Что же вы смотрите, атаманы?
Атаманы теснее стали друг к другу, и Платон Шонин сказал за всех:
– Стрелять хорунжего Лебедя не будем, а так и банду покрывать. Вот налетела на Белую Елань банда, а хто был в ней? Есаул Потылицын! Такого есаула близ войска не подпустим! Потому – казаки – праведное войско, а не бандиты!
– Не бандиты! – гаркнули атаманы.
– А в Каратузе, атаман, – продолжал Шошин, – созовем казачий круг – и вас, само собой, милости просим. А теперь двигаться надо. Кони отдохнули – токмо в седлы, и в Каратузе будем.
Такого ультиматума Сотников не ждал.
– Ну что ж. Давайте по коням. Я еду с вами. Казаки других станиц останутся пока здесь, – сдался он, сдерживаясь от ярости. Они его предали, предали, бородатые дьяволы. Поспешают к бабам в пуховые постели, к мирским штанам со втоками до колена; будут гнать самогонку, отъедаться шаньгами и мясом, отсыпаться, и чхать им на всю Россию-матушку.
Сотников уехал с каратузцами, а на другой день, по утренней сизости с морозцем, атаман Лебедь вместе с сыном Ноем увел своих таштыпских казаков. В Белой Елани остались монские, саянские и десятка три из станицы Арбаты, беглые офицеры с ними, несколько семинаристов с пророком Моисеем и пятеро эсеров с Яковом Штибеном. Пировали в богатых домах, отъедались, покуда из Минусинска не подошел красногвардейский отряд. Казаки, не приняв боя, удрали, оставив красногвардейцам семинаристов и беглых офицеров.
В доме Юсковых, до того как Белую Елань заняли красногвардейцы, отвели поминки по убиенным рабам Божьим Елизару и его младшему брату Игнатию. Похоронили их по федосеевскому обряду с песнопением на староверческом кладбище. Иванушка Валявин – детинушка родимой матушки, не мешкая, перебрался в осиротевший дом и поторапливал овдовевшую Александру Панкратьевну со свадьбой – чего, мол, время терять! Евдокея-то, чего доброго, вернется и залезет в дом хозяйкой!
Сразу после похорон, чуя неладное, пророк Моисей заложил пару юсковских коней в хозяйскую кошеву, навьючил на пялы богатые пожитки обращенной в его осиновую веру Алевтины Карповны и умчался дорогою на Красноярск. Рыжего Вельзевула увел на поводу за кошевой: норовистый жеребец не объезжен был ходить в упряжи.
Немало пророк отправил на тот свет большевиков по пути из Красноярска в Минусинский уезд. Губернское ЧК разыскивало его, но пророк был не из тех, кого берут голыми руками. Сменил разбойничье одеяние на крестьянское, пристроил Алевтину Карповну в городе, а сам на некоторое время скрылся в ожидании «большой свары красных с белыми».
Войско атамана Сотникова расползлось по станицам. Сам Сотников с верными офицерами и десятком казаков, уклоняясь от боя с красными, отступил тайгою в Кузнецкий уезд…
XI
…В ту памятную ночь, когда Дуня бежала из Белой Елани от мятежного войска атамана Сотникова с Тимофеем Прокопьевичем и золото Елизара Елизаровича – два слитка – прихватили с собой, еще никто понятия не имел, что произойдет в Сибири спустя каких-то три месяца!
