– Ха-ха-ха-ха! – грохнули казаки.
– Ох, срамник! Детишки рядом, – сказала одна из казачек.
Но разве уймешь служивых, если их разбирает вызвать на драку рыжего хорунжего?
– А мы-то думали, язви иво, возвернулся в станицу Ной Васильевич при всей унутренней форме, и погуляем ишшо всей станицей на иво свадьбе, а он, ха-ха-ха!.. Конем объявился!
– Ну и стервы в том Петрограде!
– Дождемся и мы, может!
– А чаво? – картинно покачивался Синяев. – В самый раз дождемся, ежли большаки окончательно всех взнуздают. Выложат, а потом стребят, как наше казачье сословье не по ноздрям им. И будем мы тогда кони рыжие али пегие, саврасые. Вот уж радость будет нашим женушкам-казачкам!
– Ха-ха-ха-ха!
Ржали вволюшку, вплотную подступая к хорунжему, и даже Санька Круглов, распустивший пакостные слухи в станице про Ноя, и тот покатывался на спине, дрыгая ногами.
У батюшки Лебедя моментом настала трезвость: вот оно как обер нулась его затея с погонами! Дошло до него: казаки не простят сыну службу в Петрограде на стороне большевиков, а значит, несдоб ровать и самому атаману – вытряхнут на станичном кругу из атаманства, и лучшие земли богачи Никулины непременно приберут себе и не подавятся от жадности.
У Ноя желваки вздулись на багровых плитах скул, но он, сдерживая себя от взрыва бешенства, угрюмо помалкивал. Ребятишки же рядом! Знал свой характер: если подымется, чтобы ответить на оскорбление, – побоище будет. Но казаки не отступали – требовали ответа. Батюшка Лебедь так и сяк уговаривал: не он ли, его сын Ной, вытащил их из тюрьмы? Куда там!
– А мы иво просили али нет, штоб он вел за нас переговоры в Минусинском совдепе? Просили али нет?
– Спаситель сыскался, такут-твою… туда-сюда!.. Слышали вот от Александры Свиридовича, как хорунжий призвал полк к побоищу супротив женского батальона, какой шел на Петроград! Стал быть, и в Гатчине показал он себя спасителем… большаков с их Лениным, который немцам отдал Эстляндию, Лифляндию, Курляндию, а так и другие губернии! Не нуждаемся, атаман, в этаких спасителях!
Медленно, будто по великому принуждению, поднялся Ной. Обвел казаков тяжелым, немилостивым взглядом, спросил:
– На драку вызываете? Кровушка казачья взыграла?
– А хучь бы и так! – ответил за всех старший Никулин – Никита Никитич. – Какой ответ даешь про службу большакам?
Ной тяжело перевел дух:
– Ответ будет потом. Вы меня спрашивали, а таперь я спрошу: были в Красноярске при Совете? Ага, были! Сколько там войска имелось, в Красноярском красногвардейском гарнизоне?
– Сопли – не войско! – плюнул себе под ноги Синяев.
– Сопли, говоришь? А чаво ж вы, отборные казаки войска Енисейского, побегом ушли из города, ежлив силы у Совета не было? И почему не взяли Минусинск, а расползлись по станицам? А в Минусинском гарнизоне было всего-навсего полторы сотни красногвардейцев, и те пешие! – И, не дожидаясь ответа: – А вот почему, служивые. Не Красноярский красногвардейский гарнизон, как и Минусинский, страшны были для вас, а вот ежли бы поднялись супротив вас все рабочие города да бедняки из волостей, вот тогда бы аминь прописали всему вашему воинству. Так или нет?
Никакого ответа…
– А теперь про Петроград. Знаю, какую злобу катаете на меня, да только все не так происходило, как вам думается.
Передохнув, Ной продолжал:
– Не большевик я, и в партии не состою. А как был председателем полкового комитета, то, следственно, отвечал не за одну свою голову, а за весь полк! Тако же. У меня была одна линия: иметь при себе живых казаков, а не упокойников. Ну а ежли про погоны говорили, – вспомнил Ной, – дак погонам царским по теперешнему времю цена малая! – Рванул один погон с плеча, другой и, размахнувшись, швырнул их в реку. – Пущай плывут! Две революции прокипели не для погонов царских, скажу. Думать надо, казаки, штоб головы свои сохранить. А таперь, ежли вам надо силу спробовать на мне, – починайте. В кусты не спрячусь, и кресты с медалями на мне – не за трусость навешаны.
И тут напряженную тишину разрядил звонкий голос сестренки Лизушки, которая, прибежав и едва переводя дух, сообщила:
– Ой, братик! Приехамши к тебе из городу какой-то старик. Важный такой, вроде из офицеров, и крестик золотой у нево вот тута. Сюда идет. Я наперед иво забежала, чтоб сказать. Счас приведу, – и нырнула в кусты – только шорох послышался.
Задиристые казаки, не глядя друг на друга, как по уговору, разом повернули к реке и пошли к плакучей иве, возле которой, в воде, поставлен был лагун с квасом.
Все облегченно перевели дух, а Татьяна Семеновна перекрестилась:
– Пронесло, господи!
Ной слышал возглас крестной и тоже про себя помолился: слава Христе, пронесло!.. И тут же подумал: другой раз, наверное, не пронесет. Казачья злоба неотходчива!
– Сюда, барин, – слышался в кустах черемухи голос Лизушки, и вскоре на солнечную поляну вышел высокий, прямоплечий старик в офицерском кителе с золотым крестиком и в форменном казачьем картузе. Ной узнал его: дядя Евдокии Елизаровны – Василий Кириллович Юсков, бывший подъесаул.
– Здравия желаю, станичники! – приветствовал старик, обведя всех взглядом. В одной руке у него была палка с костяным набалдашником, в другой – походный кожаный баул. Батюшка Лебедь узнал подъесаула, приветствовал:
– Здравия желаю, ваше благородие! Милости просим к нашей компании.
– Атаман, Василий Васильевич! – подал руку Лебедю подъесаул, пояснив: – А благородий теперь нету, атаман. Остались одни товарищи. И свинью называют товарищем, и козлы тоже в товарищах, – посмотрел на Ноя. – А! Господин хорунжий! Очень рад видеть вас в добром здравии. А я-то думал, что вы находитесь на службе в красном гарнизоне. Я специально приехал к вам с милостивейшей просьбою от моей племянницы, Евдокии Елизаровны, если вы ее помните.
Ной, конечно, помнил Евдокию Елизаровну. Где она? И что с нею?
Старик покачал головою:
– В УЧК Дунюшка, Ной Васильевич. Вот уже вторую неделю находится под арестом. Позавчера мне дозволили свидание с нею в присутствии заместительницы председателя УЧК некой Селестины Гривы – дочери известного доктора Гривы. Дуня просила меня поехать к вам. Надо ее выручить. Погибнуть может. Вы ее однажды спасли от матросов в Гатчине? Так вот, история повторяется. Названная Селестина Грива, оказывается, была комиссаром женского батальона…
Ной слушал внимательно. Дунюшку допрашивает Селестина Ивановна за участие в мятеже женского батальона и обвиняет даже в том, что она приехала в Минусинск по подложному документу сводного Сибирского полка?
– Того быть не может, – возразил Ной Васильевич. – Подлога не было. Демобилизационный документ выдан ей по разрешению военного комиссара Совнаркома товарища Подвойского.
– Да, да, господин хорунжий, – учтиво подтвердил старик. – Но для местного УЧК все это ничего не значит. Они здесь верховная власть и сила. Ну а племянницу мою долго ли обвинить во всех смертных грехах? Было бы желание.
