– Я не интеллигент, казак просто. Только с пашни, из станицы.
– Вы едете с красногвардейцами?
– Должно, с ними.
– Не думаю, что вы успеете со своими мобилизованными мужиками послужить совдеповцам на каком-то фронте. Не успеете. Ну а засим на пароходы и в тундру!
– Пошто – в тундру? – сверлило Ноя.
– Ну а куда же, извините? В низовьях Енисея – тундра!
Помолчав, сведущий капитан сообщил:
– Всех капитанов пароходов совдеповские военные власти предупредили, что они не оставят в Красноярске ни одного парохода, чтобы их не могли догнать белые. Это же детская наивность! Не хотел бы оказаться в их положении.
Ноя сквозняком прохватывало: это ведь касается и его головы! В тундру он не попутчик товарищам. Оборони бог! Лучше в тайге отсиживаться до нового светопреставления.
– Я свои соображения высказал позавчера товарищам на пристани в Даурске, – продолжал капитан. – Приказано исполнять и не думать. Что ж, будем исполнять. Такова судьба всех мобилизованных, хотя с парохода у меня успели убежать два помощника машиниста, лоцман и четыре матроса. Сейчас пароход охраняют красногвардейцы с военным комендантом. Так что мы под арестом.
Ной не поддерживал разговора – соображение складывал…
– А ведь можно было иначе решить вопрос, – продолжал капитан. – Если уж уходить, то на Минусинск.
– Извиняйте. Но у красных, думаю, тоже головы не дубовые. Они знают, что казаки здесь, да и крестьянство их покуда не поддержит, – ввернул Ной.
– Казачьи станицы в уезде были бы блокированы и разоружены. Это во-первых. А во-вторых: в конце концов, есть возможность отступать через Саяны в Урянхай, а там через Монголию в совдеповский Туркестан. Дорога длинная, но не столь безнадежная, как тундра.
Ной уразумел одно: приспело «мозгами ворочать». Может, не садиться на пароход вовсе, а сразу дунуть в тайгу, как он сам присоветовал Саньке? Но ведь кто-то же проявил о нем заботу, кроме Селестины Ивановны? Патрончик-то наганный у него в кармане! «Не берут ли меня на пушку серые? – подумал. – Вызовут опосля к стенке!» И так может быть. Но лучше уж все узнать в Красноярске доподлинно и в случае чего на коня и прочь берегом Енисея к себе в уезд – и в тайгу!.. Это еще успеется.
– Впрочем, теперь уже рассуждать поздно, – подвел черту капитан. – Пароходы, возможно, ушли, а за ними и два наших – «Тобол» и «Россия». Получается, как у графа Толстого в его романе «Война и мир». Платон Каратаев, мужичок забавный и премудрый, утешая барина Пьера Безухова, говорит ему: чаво, мол, беспокоитесь, барин? А если не вас убьют завтра французы, а меня? Того, говорит, никто не знает. Потому как рок головы ищет. Так и здесь – рок головы ищет! А в каких вы отношениях, извините, с моей племянницей?
– Да просто знакомые по Гатчине. Встречались там и здесь один раз побывал у Селестины Ивановны на пасеке.
Капитан натянул форменный китель, застегнул на все медные надраенные пуговицы, фуражку надел и пошел с Ноем. Нашли боцмана – пожилого человека, и капитан распорядился предоставить каюту товарищу Лебедю в первом классе.
– Мы еще встретимся с вами, Ной Васильевич, – попрощался капитан. – Заходите ко мне в каюту или в лоцманскую рубку. Поговорим.
– Рад буду, – кивнул Ной и ушел с парохода, сел на Савраску, поскакал на тракт: батюшка Лебедь должен вот-вот подъехать к городу.
VII
Дождь перестал, но небо так заволокло пасмурью со всех сторон, что солнышку негде было прочикнуться.
Батюшка Лебедь на паре гнедых в рессорном ходке ехал один – Лизушку не взял: куда ее в этакую мокропогодицу?
– Чуток сам не утоп на переездах чрез речки. Эко вздулись! Как токо обратно проеду? Хучь бы сеногнойные дожди не зарядили. У тебя как? Ладно?
– Слава богу. Поплыву на «России». С капитаном договорился.
– Не пристукают эти, из УЧК?
– Им не до меня! Красногвардейцев будут отправлять в Красноярск. Подошел еще один пароход – «Тобол».
– Эв-ва! Дык на «Тоболе» плавает масленщиком наш Ванька-дурень.
Ной удивился: четыре года не видел меньшого брата. Сколько раз выпытывал у батюшки: где он? А батюшка, должно, знал, что он близко, и ни разу не обмолвился…
– Ты его таперь не признаешь. Вытянулся, стервец, за эти годы. Забыл сказать: было от него письмо. Прописывал, што в партию большевиков залез, балда. Ишшо молоко матери не обсохло на губах, а он в большевики попер!
– Ивану девятнадцатый год. Своя голова на плечах.
– Ужли туда всех принимают?
– Отбор у них строгий, батюшка. Гарнизация суровая, как вроде военная. В чужой карман большевику заказано лезти, тем паче – разбогатеть – живо к стенке поставят.
– Да ну?! А Ленин?!
– Говорил же – из ссыльных. А какое богатство могло быть у ссыльного? Тюремная постель да харч казенный.
Батюшка подумал:
– В толк не возьму: хто такие «пролетарии»? Из какого роду-племени?
– Да без всякого роду. У дворян родовитость. А они – рабочие фабрик и заводов, у которых в одном кармане – вша на аркане, а в другом – блоха на цепи. А вот в партию серых или в кадетскую – там отбор из состоятельных господ-говорунов или из офицерья.
– Эв-ва! – понял батюшка Лебедь и больше ничего не спросил у сведущего сына.
За деревянным мостом свернули на Набережную к пристани. Нагнали марширующую роту недавно мобилизованных мужиков, каждый в своей крестьянской одежде, с винтовками через плечо, идут не в ногу, а сбочь роты – в ремнях, кителе и казачьем картузе – хорунжий Мариев.
– Ну, войско у Мариева, такут твою, – ругнулся батюшка Лебедь.
– Тише! Дома отведешь душу.
– Хорунжий-то, Мариев! Я вить иво знаю, стерву. Средний брат Никулина сказывал: на позиции снюхался с большевиками, вступил в их партию, как заслуги имел в девятьсот пятом, и вот командует гарнизоном. Попомни мое слово: казаки иво в куски изрубят. Вот те крест!
Ной не сомневался: изрубят!.. И его изрубили бы, если остаться дома.
На пристанской площади еще была одна рота мобилизованных. Ной увидел чрезвычайного комиссара Боровикова – шинель внакидку, маузер под шинелью. Тут же председатель уездного совдепа Тарелкин в темном плаще и шляпе.
– К «России» подъезжать? Подмогнуть тебе? – спросил отец.
– Сгружусь один и коня поставлю, а потом схожу за Иваном, если на пароходе. Надо бы ему гостинец передать. Сала и меду бы – голодает, поди.
– Хто иво гнал из станицы?! Чаво искал, шалопутный? – проворчал отец. – Траву возьмешь? Первая травка, гли! На пойме у аула подросла. Как коню без травы на пароходе?
– Ладно!
Ной взвалил куль на плечо, подхватил под мышку поперечную пилу с деревянными ручками, к которой примотаны были старым половиком Яремеева шашка, карабин и офицерский ремень с двумя подсумками. У трапа стояли те же красногвардейцы. Узнали Ноя и без слов пропустили. У входа, ведущего на господскую палубу, остановил вахтенный матрос:
