Я еще покрутил ручку настройки и поймал какую-то древнюю попсу. Самое чистое и честное из всего, что я слышал в последнее время. Я представлял струнную секцию в свободных гавайках, оседлавшую вал гармонии. Они исполняли то, что рецензенты рок-журналов некогда считали «жестоко мелодичным и изобилующим избыточной болезненностью». Эти скрипачи своими смычками возвращали музыке сладость. Я даже прослезился, пересекая границу штата Огайо.
Я продолжал терзаться вопросом, почему кредитная карточка Уильяма до сих пор действует, когда из бардачка раздалась птичья трель. Веселое чириканье воробья на микрочипе. Я нашел телефон и отщелкнул крышку.
— Валяй, — сказал я.
Черт побери, как круто я это сказал.
В трубке раздавались помехи, спутник затрахался работать.
— Алло? — сказал я. — Уильям?
— Это Бобби. Ты меня слышишь?
— Местами.
— Добро…
— Это я не расслышал.
— А сейчас?
— Ага.
— Как тебе нравится Индиана?
— Ты шпионишь за мной?
— Звезда драмкружка.
— Что случилось с волей вольной дорог?
— Ты волен остановиться в любой концессии на любой обочине. Скоро будет Стаки. Рекомендую заказать пирог с миндалем в глазури.
— Это мой пароль?
— Нет, всего лишь тотально вкусно.
Искупительный микроавтобус изрыгал клубы черного дыма на стоянке у Стаки. Я припарковал рядом кабриолет Уильяма и вышел из машины. Дверца фургона отъехала в сторону, и мне оттуда улыбнулся Дитц. Его хвост был спрятан под котелок. Ленточка болталась шелковой удавкой.
— Брат, по огню, — хихикнул Дитц. — Добро пожаловать на карусель.
— Я вообще-то уже еду, — сказал я, — но спасибо за приглашение.
— Не думаю, что ты уедешь далеко, — произнес голос позади меня.
Это был Олд Голд. Он разрывал ресторанные пакетики с сахаром и сыпал содержимое в бак кабриолета Уильяма. Дитц схватил меня за руки. Захват у него стальной. Пришлось ждать, пока Олд Голд не достанет из карманов и не выпотрошит все пакетики с сахаром.
— Говорил тебе, надо было купить всю, блядь, коробку, — сказал Дитц. — Всего восемьдесят девять центов.
— Это обдираловка, — ответил Олд Голд.
— Спишем на представительские.
— Но придется объяснять.
— Тогда просто чикни по шинам.
— Радиальные, — сказал Олд Голд, — вредны для лезвия.
Машину вел Олд Голд. Дитц сидел сзади со мной. Там же была лопата, ложе которой блестело, а лоток был черен от масла. Дитц поднял ее, потыкал в какую-то яркую сетку, оторванную от ящиков с клементинами.
— Моя мать когда-то носила примерно такие же, — сказал он. — Блядские чулки.
— Не хочу лодку, — сказал я.
— Всегда найдется еще одна.
— Эй, сзади, заглохните, — подал голос Олд Голд. — Дитц, ты закинул колеса? Мне от тебя больше ничего не нужно. Я командую этой операцией.
— Что, у тебя в команде «морских котиков» никто никогда не плясал ритуальных танцев?
— Не был я никаким «котиком», — сказал Олд Голд. — Я служил в разведке.
Дитц покатился от хохота, крепко прижимая к себе лоток лопаты.
— Хорошая шняга, Дитц? — спросил я. — Видишь что-нибудь особенное?
— У меня больше нет видений, мужик. Слишком много долбаных золотых арок закрывают обзор. Хрен чего увидишь. Сплошные смертьбургеры по обеим сторонам дороги. Уебки не дают расслабиться.
— Такие, как ты, несут за все ответственность, — сказал я. — Они создали этот мир.
Я показал на мир в окно.
— Такие, как я? Да такие, как я, вымерли в 73-м. Хоть это не надо на меня вешать, мужик. Люди, о которых ты говоришь, — свиньи, все до одного. Бородатые свиньи, свиньи на герыче, маленькие блондинистые свиноматки с волосами до жопы и сладкими свиносисечками. Я что, должен давать тебе уроки культо… культурально… ох, блядь…
Дитц заерзал, как жук на Спинке, суча руками в воздухе.
— Доброе утро, вечер, — сказал он.
— Не глумись над ритуалами, — проворчал Олд Голд. — Это портит карму.
— Карму? — сказал Дитц. — Ах ты придурок. Ну-ка, притормози. Давай возьмем по бургеру. Сейчас их делают из мяса зародышей.
— Заткнись, Дитц, — сказал Олд Голд, — или я причиню тебе зло.
— Зло? — ухмыльнулся Дитц. — У тебя нет ощущения зла. Ты способен только на подлости. Если бы Генрих по-прежнему был Генрихом, он бы показал тебе кое-что насчет…
— Я сказал заткнись, — сказал Олд Голд.
— Индиана, — сказал Дитц чуть позже так, будто это была спорная философская гипотеза.
— Мы уже в центре Иллинойса, — сказал Олд Голд. — Здесь про это вешают дорожные знаки специально для таких, как ты, кто не видит разницы.
— Вы не против, если я задам вам вопрос? — сказал я.
— Против, — ответил Дитц. — Сколько раз, по-твоему, я уже сказал слово «против»?
— Куда вы меня везете? — спросил я.
— В твое законное место, — сказал Олд Голд.
Мы свернули с трассы, подбавили газу вверх по пандусу. Мимо проносились увядшие поля. Я взглянул вниз на лопату, вверх на Дитца. Интересно, придется ли мне копать себе могилу, как в кино про гангстеров. Я мог бы дать полную раскадровку, если б они захотели.
— Сверни здесь, — сказал Дитц.
Я прилип к окну, пытаясь разглядеть, как выглядит мое последнее пристанище, но увидел только указатели аэропорта и раскрашенную вышку около пруда.
КЛАСС № 8
Мы летели дешевкой — рейсом компании «Фаэтон Эйр». Дитц помахал билетами, и мы проскочили ворота. Олд Голд уехал в фургоне. Вся охрана «Фаэтонов» состояла из одного прококаиненного клубного мальчика, вооруженного полицейской дубинкой. Он хотел узнать, оставляли мы без присмотра в терминале свои вещи или нет.
— Мой детонатор и все, — сказал Дитц.
Паренек заржал и махнул рукой, пропуская нас.
— Царствуйте, ребята, — крикнул он нам вдогонку.
— Я почти всегда летаю «Фаэтонами». Они наши поклонники.
Мы поднялись на борт, отыскали наши места. Билеты у нас были в отсек, который здесь называли «изысканным классом». Места для ног почти не было, полетного чтива — тоже, кроме старых журналов по внешней политике и каталогов мягкой скульптуры. В спинки кресел были вмонтированы кронштейны с букетиками цветов и ароматическими палочками. Из сетчатых карманов вместе с гигиеническими пакетами торчали чистые ежедневники с тисненой надписью «Раздумья с высоты» на обложке. Кино, которым собирались развлекать нас в полете, судя по распечатанным карточкам, было серией экспериментальных короткометражек, снятых университетом Макгилл в семидесятых.
