С улицы раздался рассерженный голос:
— Кто стрелял?!
Дверь с сильным стуком распахнулась, и в комнату влетел встревоженный старший лейтенант Григоренко.
— Вы не ранены, товарищ капитан?! С вами все в порядке?
Только сейчас Тимофей почувствовал, что прыгнул неудачно: зацепил плечом громоздкий ящик, не к месту стоявший в углу, и вот теперь содранную кожу немного саднило. Завтра будет болеть еще сильнее, но это уже не важно, во всяком случае, это куда лучше, чем лежать с простреленной головой.
— Я в полнейшем порядке, — угрюмо отозвался он.
Через окно на него смотрели двое бойцов в плащ-палатках. Один из них, видно, старший по званию, доложил:
— Товарищ капитан, отправили группу на поиски стрелявшего.
— Предупредили, чтобы поосторожнее? В такой темноте и на пулю можно нарваться.
— Все бойцы с боевым опытом. Знают, что делать.
— Хорошо.
— Откуда ты?
— Старшина Щербак, из полковой разведки.
— А зовут как?
— Богдан, — слегка улыбнулся старшина.
— Часто здесь у вас такое?
— Случается. Район неспокойный, товарищ капитан, не знаешь, из-за какого куста могут пальнуть. Даже плащ-палатки носим, чтобы бандеровцы не знали, в каком мы звании. Они ведь всегда в старшего стреляют.
— Но здесь же гарнизон стоит, неужели не боятся?
— Наглеют! Но больше зверствуют в селах и хуторах, там, где наших немного. Например, вчера подполковника на одном хуторе застрелили, на постой остановился. Стреляли в него вот так же, через окно.
Тимофей Романцев сунул пистолет в кобуру.
— Невеселая история.
В комнату вошел подполковник Гурков.
— Мне только что доложили… Как вы, товарищ капитан?
— Бог миловал.
— Находимся в глубоком тылу, а такое впечатление, что на передовой… Хотя на передовой все куда понятнее — впереди враг, позади — отчизна! А тут как-то все перемешалось. Вроде бы и тыл, а пулю в лоб из любого куста можно схлопотать.
— Нужно принять меры к дополнительному охранению. Негоже почем зря людей терять.
— Патрулирование усилено. На каждом конт-рольно-пропускном пункте стоит отделение автоматчиков. Вокруг гарнизонов парные дозоры в пределах визуальной видимости. Караулы увеличены едва ли не вдвое. Запрещено солдатам и офицерам ходить по одному, велено даже на постое держать при себе оружие. Как бандеровцы сюда прошли, непонятно. Будем разбираться! Вы бы, товарищ капитан, поберегли себя. Не хотелось бы терять еще одного начальника отдела контрразведки. Ведь только неделя прошла, как вы прибыли!
— Мне теперь и к окну, что ли, подходить нельзя? — невольно хмыкнул Тимофей.
Он закрыл оконные рамы, плотно зашторил занавески, отгородившись от враждебной ночи, а заодно и от луны со звездным небом, и повернулся к старшему лейтенанту, который несколько растерянно топтался у порога:
— Ты чего здесь стоишь? Дело, что ли, какое-то есть?
— Товарищ капитан, — несколько обескураженно произнес Григоренко, — может, распоряжения какие-нибудь будут?
— Будут, — охотно отозвался Тимофей и показал на громоздкий ящик, стоявший у стены: — Что в этом ящике?
— Хозяйственное мыло.
— И что же оно делает в кабинете начальника контрразведки?
— Полковой интендант мылом приторговывал, а майор Севастьянов, то есть ваш предшественник, отдал его под трибунал. Сейчас он в штрафбате… А мыло, которое он продавал, велел к себе в кабинет занести, чтобы оформить его по всем правилам и в часть вернуть. Да не успел… Вот мыло здесь и осталось. А мы не знаем, что с ним делать, оно ведь в протокол вписано.
— Завтра с бойцами отнесите его в хозчасть, не лежать же ему здесь вечность. Я об его углы все ноги порасшибал. А сейчас вот плечо разбил!
— Есть отнести, товарищ капитан! — лихо козырнул Григоренко. — Может, еще какие-то распоряжения будут?
— Будут. — Присев за стол, Романцев вырвал из блокнота листок бумаги. Некоторое время он обдумывал, как следует написать пограмотнее, а потом быстро набросал текст. Свернув листок вчетверо, передал его Григоренко: — В тринадцатой армии служит мой боевой товарищ, младший лейтенант Ивашов. Тоже из военной контрразведки…
— Я о нем слышал. Недавно ему орден сам командующий вручил. Об этом в нашей газете писали.
— Возможно… Парень он боевой, уверен, что вполне заслужил награду, так что для нашей задачи он вполне подходит. Отнесешь записку в шифровальный отдел, пусть там ее зашифруют и отправят начальнику отдела контрразведки «СМЕРШ» полковнику Александрову… Ну, чего стоишь? Выполняй!
— Может, мне побыть с вами, а записку кто-то другой отнесет?
— Спасибо за заботу, но я уж как-нибудь сам. Письмо жене дописать нужно. А любовь, сам понимаешь, требует некоторой интимности. И потом, эту записку никому, как кроме тебя, доверить не могу, она секретная.
— Понял. Разрешите выполнять?
— Ступай!
Четко развернувшись, Григоренко вышел, а Тимофей сел за стол, стряхнул с бумаги кусочки штукатурки и вновь взялся за прерванное письмо.
«…Если бы не воспоминание о тебе, так я помер бы здесь от скуки! Все-таки я оперативник, мне хотелось бы больше заниматься вещами конкретными, важными, работать с людьми, а тут одна скукотища! Хожу по гарнизону и зеваю от скуки. — Посмотрев на зашторенное окно, продолжил: — Правда, сегодня немного похолодало. У нас здесь вечерами бывает ветрено, так что я предпочитаю спать при закрытых окнах. День уже подошел к концу, пора бы мне на покой, к тому же утомил я тебя своими долгими рассказами.
Спи, моя любимая, сегодня я тебя больше не потревожу, разве что во сне. Очень надеюсь, что ты мне приснишься.
Твой верный муж, Тимофей».
Привычно сложив письмо треугольником, капитан написал адрес. Завтра нужно будет отправить письмо в Москву. Это будет самым важным делом предстоящего дня.
Скинув сапоги, он аккуратно поставил их рядом и лег на расшатанную панцирную кровать. Взгляд упрямо возвращался в сторону окна. Поднявшись, Тимофей взял личный «ППШ», стоявший в углу кабинета, и поставил его у изголовья. Так оно как-то будет поспокойнее. После чего незаметно и крепко уснул.
Глава 8. Удачное «легендирование»
Романцев прошел в жаркую прачечную, где молодая миловидная девушка с толстой косой, аккуратно спрятанной под белый платок, полоскала белье в большом цинковом жбане. Посмотрев на вошедшего, она задорно улыбнулась:
— Ви щось хотили, пан?
Взгляд наивный, детский. Такую даже обижать грех.
