— Що ты знаешь?
— Он должен був титку
[7] свою повидати. Сказав, що на несколько дней останется.
— Що ему робити у титку? Дел у него нема, што ли?
— Десять чоловик в повстаньскую армию призвали. Он хотив с ними поговорити.
— Чому в центре про це ничо не знають?
— Мне неведомо, может, Остап забыв сказати?
Гость малость размяк. Девушка улыбнулась — гроза прошла стороной.
— Де живет це титка? Мы должны проверить.
— В сели Лугове. Крайня хата пид лесом.
— Як звати титку?
— Валентина Хват.
— Знаю эту бабу. Чертовка, а не баба, — как бы сам себе сказал суровый гость. — Все как-то уж очень зибко, Оксана. Что-то не все вяжется. После твоего отъезда курень был разгромлен. Во все хаты, где были ополченцы, наведались москали. Ратников постреляли, а хозяев заарестовали. И ты хочешь сказать, что ни при чем?
— Не предавала я! — воскликнула девушка. И уже тише, вытирая с крупных глаз проступившие слезы, продолжила: — Разве бы я могла предать своего коханого?
[8]
— Може воно и так. А тильки меня сюда послали, чтобы я во всем этом разобрался. Нужно выявить зрадника. Ты должна мне рассказать все, тильки тоди тебя люди повирять.
— Вси знають, як я ненавижу москалей и комунистив, — запротестовала дивчина.
— Мы знаем… Но одной ненавистью москалей не одолеешь. Ты делом должна доказать свои слова. Утри слезы… — Девушка послушно утерла лицо рукавом. — Вот так оно будет лучше. Скильки чоловик было в курене?
— Пятьсот пятьдесят чоловик.
— Где же такая орава сховалась? В селе?
— Половина в станице Барановичи, а другая в соседних селах с атаманом Казимиром.
— Может, курень предал кто-то из местных?
— Не думаю… Прежде такого не бувало. Мы у них все время останавливаемся.
— Центр должен знать, у кого именно ратники стояли на постое, — настаивал гость. Вытащив из кармана листок бумаги с карандашом, строго потребовал: — Говори, что за людины.
— В станице Барановичи у Макара Засельчука останавливались, у него хата большая. Там десять чоловик жило. Затем у тетки Валентины Козак. Еще у Иосифа Городец, у него сотенный всегда проживав. Люто коммунистов ненавидить!.. Еще у отца Елисея, он священник из церкви Покриву Богородицы. У його сына у прошлом мисяце большевики в вийска забрали.
— Елисея знаю. Не думаю, что он ворог, за нашу справу
[9] жизнь отдаст. Но сообщить об том должен. Может, кто в его окружении ворог… Далее будимо разбираться. Подумай, хто там ще мог быти.
В волнении покусывая губы, Оксана перечисляла всех, кого знала. Иногда она умолкала на короткое время, припоминая, а потом вновь охотно продолжала. От прежней растерянности не осталось и следа. Девушка говорила громко и уверенно, ее рассказ обрастал многими деталями. Из сказанного получалось, что едва ли не половина села помогала бандеровцам. А те немногие, что еще оставались, являлись активно сочувствующими.
— Может, дядько Петро зрадник? — осторожно предположила Оксана. — У него двое сынов в червоний армии служать.
— Разберемося, — пообещал гость. — Говори далее!
Оксана рассказывала очень подробно: два листка уже были исписаны, третий — заполнен до половины, а девушка продолжала называть села и хутора, где ранее останавливались повстанцы, вспоминала имена и фамилии, деревенские клички, выстраивала собственные предположения, кто из сельчан или повстанцев мог оказаться предателем.
— Позавчера Фима Хрусь в Погребище уходил, говорил, до мамки. Може он с ворогом зустричався? — предположила Оксана.
— Допитаемо, — нахмурившись, кивнул гость.
В селе была самая настоящая бандеровская власть, люто ненавидящая все советское. А те немногие, что еще стояли на стороне Красной армии, были напуганы, и помощи от них ждать не приходилось. Бандиты вырезали целыми семьями за всякое инакомыслие, за одно лишь проявление сочувствия к большевикам. Убивали хуторян, предоставивших ночлег солдатам, крестьян, желающих вступить в колхоз. Бывшего председателя, недавно вернувшегося покалеченным с фронта, извели изощренными пытками.
Теперь Игнатенко было известно все или почти все об отряде Гамулы: численность, места базирования, вооружение, в каких селах он получает пропитание и кто именно из станичников снабжает его продуктами. Стало известно о доносителях, о предателях, внедрившихся во властные органы Советской власти. Получается, что прямо под носом у НКВД, в глубоком тылу Красной армии развернулась целая подпольная сеть украинских националистов, способных в любую минуту ударить в спину.
Сложив вчетверо исписанные листки, старший лейтенант Игнатенко положил их в нагрудный карман.
— Вот и погутарили мы с тобой, бандеровская сучка, — не срывая злобы, процедил он. — Много тут ты мне порассказала. Теперь мы знаем все о курени Гамулы, о тех, кто ему помогает, а еще знаем, где он прячется!
— Вы хто?! — отшатнулась в ужасе Оксана.
— А тот, кто твоему хахалю могилу выроет!
— А-а!! — взвыла она и бросилась на Игнатенко. — Проклятые зрадники!
Растопыренные пальцы метили в глаза. Лицо, перекошенное яростью, выглядело на редкость некрасивым. В какой-то миг показалось, что девушка раздерет ему лицо, но старший лейтенант, не отворачиваясь, мгновенно выставил руку. Девица вдруг согнулась пополам, рассыпав до самого пола пышные густые волосы, и, раскрыв рот, принялась хватать полными губами воздух.
Посмотрев на стоявших рядом бойцов, старший лейтенант прикрикнул:
— Чего стоим? Вяжите ее! И глаз не спускайте с этой бандеровки! Сущая ведьма!
Отдышавшись, девушка безвольно наблюдала за тем, как дюжий красноармеец вязал узкой веревкой ее запястье.
— Покрепче, — посоветовал Игнатенко. — Не забывай, если эта гадина вырвется и до своих доберется, она с нас живых будет кожу сдирать.
— Го-оспо-ди-и-и! Ненавижу, проклятые зрадники! — вдруг завыла в голос Оксана.
В горницу на крик заглянул дед Николай. Погладив желтеющую бороду, одобрительно кивнул и вышел.
— Предатель, говоришь? — усмехнулся Игнатенко. — А вот только я никого не предавал. Как служил Советской власти, так и далее буду ей служить до конца дней своих!.. А вот ты и есть самая настоящая зрадница. Ты не только всех своих побратимов сдала, а еще и полюбовничка своего. Как только его увижу, так обязательно ему расскажу, кто его предал.
Оксана вдруг размякла и залилась обильными слезами, тихонько поскуливая, прежняя неистовость улетучилась, в мокрых глазах появились пустота и полное безразличие к собственной судьбе. Ей предстоял долгий и обстоятельный допрос, а сил для сопротивления более не оставалось.
