Стрелять ему, положим, было не из чего и нечем, но свистки и крик оказали на бандитов свое воздействие. Оба оставили неподвижное тело на тротуаре и припустили вдоль по улице.
Швейцар стал немедленно набирать «Скорую» – полицию необязательно, все равно врачи обязаны будут сообщить о криминале. А если понадобится, он и сам показания полицаям даст.
И, вызвав неотложку, служитель бросился к недвижно распростертому на земле телу – может, удастся чем-нибудь помочь.
* * *
Артем был без сознания, однако при этом странным образом чувствовал боль. Возможно, она не была столь же интенсивной, как если бы он находился в полном чувстве, но все-таки. Он понимал, что лежит навзничь, что его куда-то при этом везут и каждая дорожная неровность отдается во всем теле. Временами машина вскрикивает своей сиреной, а сиреневый отсвет мигалок разлетается по салону. Пахнет карболкой, спиртом, дезинфекцией. А еще почему-то вареной колбасой. И чей-то голос говорит кому-то: «ЗЧМТ, СГМ
[16], перелом ключицы. Переломы ребер под вопросом. Кома». Ему хочется вскричать, что ни в какой он не в коме, все чувствует и понимает – однако сил никаких кричать нет. Он чувствует, что его язык и рот словно не принадлежат ему и не желают повиноваться.
Как не принадлежит ему и все его тело. Врачи, фельдшеры – а может, добрые ангелы – что-то делали с ним. И, несмотря на то что их действия были по большей части болезненны или неприятны, он понимал, что то, что сейчас творят с ним – в отличие от того, что вершили над ним двое подонков, – направлено на его благо или даже спасение. Что-то жгучее коснулось головы, а потом ее покрыла прохладная повязка… Притом голова не дергалась, не болталась во время движения машины, потому что была надежно зафиксирована шинами. В плечо вонзился шприц, и тело сразу же будто воспарило, стало меньше болеть… Левую руку обняла манжета аппарата контроля давления… В вену правой руки вонзился катетер… Приблизилась ко рту кислородная маска… И все это – в аккомпанементе непонятных, но успокоительных слов, звучащих над ним: «Иммобилизация… Пульсоксеметрия… Катетеризация…» – а потом эти непонятные термины закрутились над ним, как и чьи-то два лица в белых шапочках и марлевых повязках, и улетели под потолок.
А потом он окончательно потерял сознание.
* * *
Синекура. Это слово Александр Николаевич Кудряшов (отец Артема) знал чрезвычайно хорошо. И сейчас понимал, что его нынешняя работа прекраснейшим образом подпадает под это определение. Два раза в неделю – два семинара в универе. Плюс консультации по рефератам, а потом их оценка и рецензирование. Плюс трое дипломников и один аспирант. Да, синекура.
Никак не сравнить с его многозадачными и головоломными обязанностями во время настоящей работы, на скандинавском направлении. Но теперь он на пенсии. Самое время передавать свой богатый опыт подрастающему поколению.
При том планов занятий он страшно не любил. Свой творческий метод на семинарах самокритично и самоиронично именовал «изящное скольжение по верхам». Или «глубокая философия на мелких местах». Шутил, что по нынешним временам, когда царят «гуглы» и другие поисковики, знания ничего не стоят – важно научить студентов думать. А так как научить этому, в принципе, невозможно, то и стараться, по большому счету, незачем. На самом деле втайне гордился, когда и если его воспитанники демонстрировали особенные, недюжинные умения. Впрочем, толковых никогда, как ни бейся, больше десяти процентов от общего числа не встречалось. Остальные девяносто, в полном соответствии с законом Старджона («Ninety percent of everything is crud»), представляли собой шлак, бездарей, мусор.
Вот и сейчас, на семинаре, Кудряшов-старший воспарял, с ученым видом знатока касаясь до всего слегка
[17]:
– Второй закон термодинамики, основополагающий постулат физики, гласит, что с течением времени энтропия, или беспорядок, только нарастает. Бытовые примеры второго начала – далеко ходить не надо, только оглянись. Чайник никогда сам по себе не вскипит – надо его ставить на огонь. Для того чтобы склеить чашку, требуется приложить гораздо больше усилий, нежели чтобы разбить ее. Аналогичным образом в нашей, российской истории. Хаос только нарастает. Рассмотрим для примера, как на протяжении последних ста лет происходит престолонаследование – если брать этот термин в самом широком смысле. Во времена, когда мы отмечаем сто первую годовщину великой русской революции (или, если угодно, Октябрьского переворота), самое время вспомнить. Вот скажите, кто бы, к примеру, еще в тысяча девятьсот шестнадцатом году мог предположить, что через пару лет вся полнота власти в России перейдет к никому не известному юристу-эмигранту Ульянову, у которого не было решительно никакого опыта управления кем бы то ни было, за исключением своей глубоко маргинальной фракцией так называемых «большевиков»? А вот поди ж ты. Продвинемся дальше, в год тысяча девятьсот двадцать второй. При том, что в ВКП(б) имелись действительно блестящие лидеры: Троцкий, Бухарин, Каменев, Луначарский и так далее, – кто бы поставил на то, что спустя пять-семь лет безраздельно править Россией начнет серый, далеко не блестящий и косноязычный человечек, и это владычество, от которого страна до сих пор не может оправиться, продлится три десятилетия? А если мы обратимся ко времени, когда его царствование подходило к концу – в год тысяча девятьсот пятьдесят, скажем, второй? Кто бы мог подумать тогда, что еще через несколько лет единоличным и признанным лидером СССР станет Никита, ничем не замечательный, толстый, юмористический, ничем особенным не проявивший себя ни в тридцатые, ни в войну?.. А еще через десятилетие? Кто бы поставил еще в шестьдесят третьем на Леонида Ильича – ведь заговорщики тогда, планируя свергнуть «дорогого Никиту Сергеича», согласились на его кандидатуру только как на компромиссную, временную. А он взял и всех обыграл – и Шелепина с Семичастным, и Суслова, и Косыгина, и благополучно царствовал целых восемнадцать лет… И смотрите, каждый последующий (если говорить не о знаке, а только о масштабе личности) становился только мельче, чем предыдущий…
На время занятий Кудряшов-старший телефон свой не отключал – лишь убирал звук. И на той лекции, после неизбежных вопросов и комментариев в перерыве – от тех десяти думающих процентов студиозов, – он взглянул на дисплей и нахмурился.
Происходило нечто странное: ему трижды звонили с неизвестного номера, с неизвестным префиксом. Обычно он никогда на незнакомые номера не перезванивал, но тут что-то прямо толкало его под локоть: набери! Набери!
Кудряшов-старший вышел из аудитории в коридор, шагнул к окну – началась новая пара, коридор опустел. Но не успел послать вызов, как аппарат сам зазвонил – и вызов шел с того самого номера.
Александр Николаевич нажал на «прием».
