Я не стал, разумеется, говорить ей, почему гражданками интересуюсь, просто изложил, кого ищу: две девочки, заканчивали школу года три-четыре назад, возможно, сестры, не исключено, участницы художественной самодеятельности. И продемонстрировал субъективные изображения обеих.
И эта изможденная жизнью и тяжкой работой немолодая женщина сразу же сказала:
– Это Настя и Юля Баскаковы. Действительно сестры. Проживают, – она легко вскочила и подошла к висящей на стене карте-схеме поселка, – вот здесь. – Костлявый палец с припухшими суставами опустился на адрес: улица Чернышевского, дом семьдесят семь.
* * *
Настя прибыла в Первопрестольную вскоре после того, как туда доставили Артема.
Поезд привез на Казанский вокзал ярким и светлым утром, однако сияние богатейшего града все равно ослепило ее. Все бежало и неслось. Казалось, люди вокруг двигаются в два или даже три раза быстрее, чем в станице Красивой – да и на разнеженных черноморских курортах. Казалось, если не будешь поспевать за ними – тебя сомнут, схарчат и косточки выплюнут; как бедняга Чарли Чаплин в старом немом фильме: не поспевал, не поспевал за движущимся конвейером, и его туда, внутрь машины, затянуло и перемололо.
Слава богу, имелись деньги – их должно было хватить даже в дорогой столице, чтобы добыть и кров, и пищу. Надо было устраиваться, вить гнездышко в ожидании любимой сестренки, а затем – начинать борьбу за Артема. Борьбу – как в прямом смысле, за его здоровье, так и в переносном – против странной девицы, которая объявила себя его невестой.
Про то, как дурят в Москве провинциалов со съемным жильем, Настя была наслышана. Она опасалась, по три раза проверила договор, паспорт арендодателя, его права собственности на жилье – поэтому ее не кинули. Квартиру, однушку с двумя диванами, она сняла на улице с романтическим названием Аллея Жемчуговой – впрочем, ничего, кроме имени, реально романтичного в улице не оказалось: девятиэтажные панельные дома, ближайшие станции метро – окраинные, «Выхино» или «Новогиреево», потом еще ехать автобусом, троллейбусом или маршруткой. Да и сама аллея, как оказалось, получила имя не в честь жемчугов, а по фамилии крепостной актрисы – она тут поблизости, в усадьбе, перед графом своим выступала. Старый парк располагался неподалеку, совсем рядом разлеглись пруды, и воздух был не такой смрадный, как в центре. Хотя с Красивой все равно, конечно, не сравнить – дышать нечем.
В подъезде пахло одновременно кошками и мышами – она не понимала, как это может быть, но тем не менее. Ее апартаменты назывались на риелторском сленге «бабушкин вариант»: ковры на стенах, полированная мебель шестидесятых годов и ветхая плитка на кухне и в ванной. А цена такая, за сколько Артем целый особняк в их станице снимал.
На второй день в жилище заявился местный участковый, проверил документы, договор. Строго сказал, что надо регистрироваться – слава богу, у девушки билет на поезд до Москвы сохранился, сумела доказать, что только вот прибыла.
Но вскоре, буквально назавтра, она встречала на вокзале Юлю – уже как хозяйка, старожилка, готовая наставлять и показывать провинциальной родственнице столицу. Вместе стало гораздо веселее – Настя и не думала, что будет так радоваться названой сестренке. А первое, что та спросила: «Как Артем?» Старшая бросилась рассказывать – хотя рассказывать, в сущности, оказалось нечего. Ей удалось выяснить, в каком госпитале оказался жених, – разумеется, в самом лучшем. Однако ее к нему ни в какую не пускали, а справочная девушка по телефону отвечала: «Состояние тяжелое».
Рассказывая, Настя смахнула слезу. Они неслись на электричке от Казанского вокзала к платформе «Выхино». Кроме чемоданчика, Юля везла с собой сумку с продуктами, навязанную матерью: сало, пара битых кур, баллон домашнего вина.
– Не волнуйся, сестренка, мы найдем к бедняге Артему подходы! – бодро воскликнула Юля, хотя глубоко в ее глазах гнездился страх – девушка тоже оказалась ошарашена огромностью и сумасшедшим ритмом Белокаменной.
* * *
Елена Анатольевна знала, что в этот день все равно не сможет ни работать, ни чем-либо заниматься. Поэтому на службу не пошла, взяла отгул. Ничем она помочь сыночку не могла. Она и Александр Николаевич сделали все, что в их силах: договорились, что оперировать будет лучший нейрохирург, завотделением, повстречались с ним предварительно, даже попытались сунуть денег – однако светило взятку отверг категорически, лапидарно произнеся: «До операции деньги берут только мошенники», – из чего становилось понятно, что после, в случае благоприятного исхода, возьмет за милую душу.
Зная, что операция начнется в девять, Елена Анатольевна рано утром, к семи, отправилась на церковную службу. Стояла, молилась вместе со всеми – но о своем. О бедненьком непутевом Артемии, который находился теперь на рубеже жизни и смерти, в руках хирургов, анестезиологов и операционных сестер. Потом долго на коленях просила о заступничестве у иконы Богородицы – и, как часто бывает в подобных пиковых случаях, каялась, что в обычной жизни, не отягощенной испытаниями, стала позабывать дорожку в церковь и слова молитв, и теперь горячо уверяла, что переменится и сама, и мужа с сыном к Господу приведет. Затем, заказав о здравии Артемия молебен, отправилась в госпиталь.
Ничем помочь не могла – и даже находиться рядом с сыном в тот момент было ей заповедано, – однако хотелось оказаться ближе к тому месту, где Темочку оперировали. Уселась на кожаные диваны в беломраморном вестибюле, пила бесконечный кофе из автомата – это хоть как-то отвлекало. Кристинка предлагала сопроводить ее – однако мать сказала, что лучше не надо. Девушка ждала звонка на работе.
Трипольская-младшая вообще после своего полета, когда помчалась вместе с Еленой Анатольевной сначала на самолете в Кубанск, а потом на частнике в Казацк, а после сопровождала бесчувственного Артема в столицу, слегка в своей безудержной помощи остыла. Кудряшова-старшая за это не корила ее даже в мыслях: восемнадцатилетняя девочка! Спасибо хотя бы за то, что поддалась первому порыву, кинулась к умирающему и так много сделала, помогла! Правда, слегка царапнуло, что произошло это охлаждение – как казалось Елене Анатольевне, – после того, как светило, описывая перспективы, возможные после операции, упомянул, наряду с полным выздоровлением и самым трагическим, еще и промежуточный вариант – но который юной деве мог показаться хуже смерти. А именно: серьезные повреждения головного мозга, которые способны привести к существенным дефектам личности. «Возможно все, – рокотал профессор, – включая полную неподвижность или деменцию».
«Конечно, – думала Кудряшова, – одно дело – кинуться, выручить, спасти! Договориться, довезти, просидеть около кровати парочку ночей! На подобный героизм молодость способна. Но вот бесконечно быть рядом в нелегкий период выздоровления, а пуще того, если, не дай бог, операция пройдет не совсем успешно и понадобится долго-долго выхаживать – на это никакая посторонняя женщина не способна, только мать. Поэтому – нет, нет, я девочку понимаю и не осуждаю. Но если все пройдет хорошо и Темочка поправится и восстановится, лучше невесты ему не представить: умная, дельная, красивая, из хорошей семьи, семьи друзей, нашего круга».
