Мы выходим в узкий коридор, который ведет к комнате отдыха. Я выпускаю его руку из своей, и мы с крайне невинным видом выходим в вестибюль.
– Челси! – вопит Эрл, подзывая меня к телефону-автомату. – Как раз вовремя. Тебе звонят!
– Странно, – отвечаю я, слегка пожимая плечами.
Клинт кивает на доску с объявлениями в дальнем углу вестибюля, словно говоря: «Я подожду тебя там». Он встает под фотографией, где я держу свою рыбину. Этим летом мой рекорд пока никто не переплюнул.
– Челси? – резко спрашивает знакомый голос, как только я беру трубку.
– Гейб, – сразу же отвечаю я, не подумав.
Клинт поворачивается на каблуках и смотрит на меня глазами, похожими на открытые раны.
Я ругаю себя: Ну и зачем ты назвала его по имени? Идиотка…
– Послушай, я еще на работе, – говорит Гейб. – У меня мало времени, но я просто думал тут кое о чем… Прости. Возможно, я говорю, как собственник и параноик, но… У нас все в порядке?
Моя голова превращается в огромное табло, как в спортзале дома. Над моим именем сияет огромный ноль. Челси Кейс проигрывает. Проигрывает.
А разве я заслужила чего-то иного?
– Я… что… ты… а? – лепечу я.
Что мне делать? Закричать, умолять его о чем-то? Расплакаться? Как Гейб вообще узнал… хотя погодите. А что он, собственно, знает? Ему звонил Брэндон? Что происходит?
– То есть… Понимаешь, я привык, что мы часами болтаем по телефону. А когда мы не говорили, то… ну, это глупости, конечно… Но ты оставляла записки в моем шкафчике. Признания в любви. Ты постоянно говорила об этом. О том, что чувствуешь ко мне. Мы говорили об этом все время. Говорили о любви. Мы так часто употребляли это слово, что оно должно было давно истереться и потерять смысл. Но с тех пор, как ты уехала, я не слышал его ни разу. Даже на мой день рождения ты ничего не сказала.
Боже, Гейб, пожалуйста, не надо.
– Челс? Ты еще тут?
– Да, – бормочу я, а сердце у меня внутри звенит, как будто кто-то уронил тарелку на пол, и она катается по кухне. – Я тут.
– Я помню, ты говорила, что связь плохая и все такое, но мне кажется, что… что ты просто не хочешь со мной говорить. Ничего не могу поделать, все переживаю, не случилось ли чего. Я постоянно думаю о тебе.
По моей щеке катится огромная слеза, хотя я изо всех сил пыталась сдержать ее и не выпускать из глаза.
– Я тоже, – всхлипываю я, и голос у меня дрожит.
Я не могу смотреть на Клинта. Вытираю щеку и поворачиваюсь к нему спиной, склоняясь ближе к сияющей трубке. Теперь сердце у меня стучит, как целый марширующий ансамбль. Неужели это правда происходит?
– У тебя все хорошо? – спрашивает Гейб, пока глаза Клинта просверливают раскаленные дыры у меня на спине. – Прости, что заставляю тебя плакать. Я козел, Челси. Ну не плачь.
– Я просто очень скучаю по тебе, – бормочу я, используя слезы в качестве оружия и одновременно надеясь, что Клинт меня не слышит. Как же я ненавижу себя! – Я правда люблю тебя, – продолжаю я шепотом. – Очень тяжело быть от тебя так далеко.
– И я тебя люблю, Челс. Так приятно слышать твой голос.
– И твой.
– Слушай, просто забудь об этом разговоре, ладно? Наслаждайся каникулами. Увидимся, когда вернешься. О’кей?
– О’кей, – бурчу я, нервно впиваясь ногтем в телефонный шнур. – Люблю тебя, – повторяю я шепотом.
Гейб громко вздыхает.
– Ох, как же я люблю тебя, Челси.
Я кусаю себя за губу; выступает кровь. Мне так больно, что я перестаю плакать.
Когда я поворачиваюсь, Клинт стоит ко мне вплотную. Эрл ушел; на ресепшене никого.
– Ты… ты слышал… он просто… я не могу…
– Ты любишь его, – говорит Клинт.
– Но я… ты знал, что у меня…
– Но ты любишь его, – повторяет Клинт. – По крайней мере, так ты сказала.
И снова я переживаю последнюю секунду последней игры. На мне спортивная форма, я подпрыгиваю, перекручивая свое изможденное болью тело, завожу руку за голову. И падаю.
– Но ты знал, – настаиваю я.
– Что ты делаешь со мной? – кричит Клинт. – Ведешь себя, будто… будто между нами есть что-то очевидное, а потом поворачиваешься спиной и говоришь ему то же самое. Я не понимаю. Я думал… ты ведь обо мне тоже знаешь. Знаешь, через что я прошел… И все равно полощешь мне мозги.
– Я не… Я совершенно не…
– Ты его любишь? – спрашивает Клинт.
Я открываю рот. Снова закрываю его. Как жаль, что оттуда каким-то магическим образом не полились слова, которые объяснили бы ему всю ситуацию.
– Черт! – говорит Клинт, запуская пятерню в волосы. – Как хорошо, что вчера ничего не получилось. Слава Богу, что ты не растоптала меня окончательно.
– Но я же… Я же хотела…
– С этой минуты, – шипит Клинт, – я твой тренер. Поняла? У тебя осталось всего несколько дней на курорте. И я твой тренер, который водит тебя на самые скучные прогулки в мире.
– Но ведь нет, – настаиваю я. – Я же старалась!
– Твой тренер, – продолжает он, – который поможет тебе потратить эти каникулы впустую, потому что ты – самая испуганная маленькая девчонка в мире.
– Я?!
– Самая испуганная. Тебе даже не хватает смелости выбрать между парнем номер один и парнем номер два. Ну ничего, я помогу тебе. Тренер, Челс. Ничего больше.
Он захлопывает за собой дверь, и мне на глаза наворачиваются слезы. Я пытаюсь сдержать их, но это сложнее, чем засунуть грозу обратно в тучу.
Наконец у меня получается взять себя в руки. Все еще всхлипывая, я вытираю лицо и спешу в магазин сувениров с другой стороны обеденного зала. Я петляю по рядам и добегаю до открыток. Вращаю металлический стенд, выбирая разные курортные пейзажи.
Я плачу за открытки и ручку и бреду к скамейке у главного входа.
ЦЕЛУЮ ТЫСЯЧУ РАЗ, Челси, пишу я на одной.
Ближе к тебе еще на один день, черкаю я на следующей.
Не забывай: я люблю тебя даже больше, чем Царапку.
– А, вот ты где, – говорит Брэндон, выбегая из обеденного зала. – Слушай, скажи маме, когда увидишь ее, что после репетиции я поеду сразу в «Заводь», хорошо? Ой, а с тобой-то что? Ты плакала?
– Уходи. Я занята, – бормочу я.
– Что делаешь?
– Подписываю открытки для Гейба. По одной на каждый день, что остался от каникул. Буду отправлять их по утрам. Чтобы показать, что думаю о нем каждый день.
– А-а-а, ага, – понимающим тоном говорит Брэндон. – Если подпишешь их все сейчас, то тебе как раз не придется думать о нем каждый день. В этом ведь смысл?
