Из ресторана доносятся первые удары барабанов. Жизнь пульсирует, как и всегда; ей наплевать, что тебе хочется остановить часы и передохнуть.
Я осушаю бутылку, выпрямляюсь и целюсь в мусорное ведро в углу веранды.
– Бросок, и-и-и… – Изображать Фреда Ричардса у меня получается так себе.
Я пускаю бутылку. Она летит прямо в контейнер, издает звон и разбивается о дно.
– Трехочковый, – шепчу я.
Открывается задняя дверь. Пристально глядя на меня, на веранду выходит папа.
Я смотрю в высокую траву. Светлячки выпрыгивают из нее, как маленькие оранжевые мячики.
Не успев подумать, что же я делаю, я бегу через веранду, достаю из зарослей старый мяч. Папа широко распахивает глаза.
– Мне повезло, что ты решил поесть в том кафе, – говорю я и веду мяч.
– Ты бы и сама справилась. Я тебе не нужен. Никогда не был нужен.
В который уже раз я вздрагиваю от его слов. Он что, жалеет себя? Не знаю, как на это реагировать. Яростно стучу мячом о потрескавшийся асфальт.
– Не надо было так наседать на тебя, – добавляет он.
Меня окатывает холодом, и мой гнев остывает.
– Ты и не наседал. Ты болел за меня. Вот и все.
– Наседал, – повторяет он виноватым голосом.
Я крепко сжимаю мяч и потрясенно качаю головой. Брэндон был прав? Я слишком жестока с папой? Я все не так поняла? Папа злится на себя, а не на меня?
– Это я переборщила с тренировками, – говорю я. – Я сама на себя наседала. Это моя вина. Я всегда была виновата. Так? Я профукала свои шансы.
Папа тоже трясет головой:
– Я должен был догадаться. Брэндон сказал, что видел… что даже тогда, в больнице, после несчастного случая… Он сказал, что знал, что тебе было больно. Что он должен был предупредить. Что не надо было пускать тебя на игру. А я только и думал: если Брэндон знает, то как я сам не заметил?
– Это было мое бедро. Мое. Это мне надо было заметить.
– Мне так жаль.
– Ага. Мне тоже.
Мы смотрим друг на друга. Просто смотрим. Солнце опускается все ниже; светлячки кружатся в траве; сквозь стены до нас долетает стук барабанов. Где-то вдалеке слышен рев квадроцикла. Видимо, Джин скоро вернется.
– Ну что? – говорю я папе и веду мяч в его сторону. – Сыграем в «лошадь»? Я давно не практиковалась, но спорим на деньги за мой первый семестр, что я надеру тебе задницу?
Папа перехватывает мяч и кидает в корзину. Тот отскакивает от кольца; папа ловит его и передает мне.
Я устойчиво упираюсь ногами в землю. Кровь шумит в ушах, как рев болельщиков в школьном спортзале. Я поднимаю руки и впервые с последней игры делаю бросок. Мяч отскакивает от щитка и пару секунд танцует на кольце, а потом решает упасть внутрь.
– Старая закалка, – говорит папа.
– Ну, старая или новая, а играю я по-прежнему лучше тебя, – поддразниваю я его.
Подпрыгивая для лэй-апа, он улыбается.
Клинт
Задержка клюшкой
Честно говорю: двухдневный больничный мучит меня гораздо хуже, чем сам вывих. Я провожу все это время в мыслях о Челси и о том, как же я ошибался. Зачем я отталкивал ее? Зачем старался не замечать, как каждая клеточка моего тела тянется к ней? Надо поговорить с ней, но не по телефону. Когда я буду рассказывать, что крутится у меня в голове, надо смотреть ей в глаза.
Вооруженный ибупрофеном, я наконец возвращаюсь к работе. Я пообещал маме, что не буду слишком напрягаться. Я пообещал папе, что буду делать упражнения на растяжку (их дал мне доктор, чтобы рука не занемела). Я бы что угодно пообещал; мне просто необходимо выбраться из дома.
Скорей бы найти ее.
Плечо сильно болит, но я все равно бегу к четвертому коттеджу со всех ног. Не застав никого дома, я нарушаю данное маме обещание и бегаю по всему курорту в поисках Челси. Потому что… да, возможно, дома ее ждет другой парень. Может, у нее правда есть к нему чувства. Но разве я сам не люблю Рози? Разве перестану ее любить?
К черту Гейба. К черту этот глупый страх. И к черту часы, которые отсчитывают время до нашего расставания с Челси. Я так влюбился, что в любом случае буду страдать, когда она уедет. Я буду по ней скучать. Но прямо сейчас… Я знаю, что она нужна мне. Я не стану больше упускать свой шанс.
Я подбегаю к главному зданию, весь покрытый густым, липким потом. Я немножко вымотан, но оно того стоит: я наконец вижу ее. Она стоит в вестибюле. Смотрит на доску с объявлениями, где еще висит ее фотография – та самая, с огромным судаком.
Когда она поворачивается и видит меня, лицо у нее разглаживается. Похоже, что она тоже нашла то, что искал а.
– Можешь опять пойти порыбачить, – говорю я, показывая на фото. Я хочу сказать нечто другое, но не знаю, с чего начать.
– Без тебя будет уже не то, – улыбается она. – А ты в ближайшие несколько недель вряд ли вернешься в форму. Хорошо еще, что без повязки ходишь. Больно?
– Дело в том… – без предисловий начинаю я, потому что больше просто не могу. – Дело в том, что все равно будет больно. Понимаешь? Не важно, как стараешься спрятаться… Ну… знаешь…
У тебя было два дня, чтобы отрепетировать свою речь, Морган, и вот посмотри на себя.
Челси хитро улыбается:
– Ты передумал насчет того, чтобы быть мне просто тренером? – шепчет она.
Боже, ну конечно.
– Послушай, – говорит она. – У меня есть идея, что делать завтра. Ну, если у тебя получится выбраться.
– У меня получится.
Я оглядываюсь, чтобы убедиться, что на ресепшене никого нет и что никто не возвращается в вестибюль из обеденного зала. Потом я пристально смотрю ей в глаза, и они лучатся улыбкой. Я наклоняюсь вперед и нежно целую ее щеку.
– А как насчет… – говорит она, проводя губами мне вдоль челюсти. – Как насчет боулинга?
– Боулинга?
– Ну да. Матч-реванш.
– Что-то я не в настроении. – Мои пальцы пробегают вдоль выреза ее блузки.
– Посмотрим в открытом кинотеатре еще один старый фильм?
– Челс…
– Ну хорошо. Тогда, может, следующий раз?
Я прищуриваюсь, трясу головой и переспрашиваю, потому что не понимаю, о чем она:
– Следующий раз?
– Ну да. Помнишь, когда мама вернулась? Ты сказал, что тогда в следующий раз.
– А-а-а, тебя интересует ночная рыбалка, – бормочу я, но смеяться не рискую: тело у меня вот-вот взорвется.
– Встречаемся у моего коттеджа в семь, – говорит она. – Брэндон к тому времени уже уедет в «Заводь». Мама с папой тоже.
