– Прости, любимый, за все недоброе, что я говорила о твоих сестрах, – ответила Инэвера. – Их чрева породили трех величайших воинов за всю историю Ала.
– Да будет милостив Эверам, чтобы этого хватило.
– Спал ли ты? – спросила Инэвера.
– Мы отдохнули час, когда солнце стояло высоко, – ответил Джардир.
– Этого мало, муж мой. Магия восстанавливает жизненные силы, но ваш рассудок нуждается во сне, иначе вы рискуете обезуметь.
– Тогда я молюсь, чтобы этого не случилось, пока мы не исполним наш долг. Потом уже – не важно.
– Очень важно, – возразила Инэвера.
– Наступает день, и мы поспим, – сказал Джардир. – Завтра Ущерб, и мы освободим Алагай Ка, чтобы он вел нас во тьму глубин. Боюсь, после этого сна больше не будет вплоть до победы или смерти.
– Где вы? – спросила Инэвера.
– Чуть севернее горы, где мы с Пар’чином сошлись для домин шарум. Там сила, любимая. Теперь я понимаю, почему Пар’чина туда потянуло.
– Твой голос слабеет, – сказала Инэвера. – Открой мне сердце в последний раз. Что ты чувствуешь, приближаясь к Зеву Бездны?
– Нетерпение. – Джардир замялся. Это была правда, но не вся. – Страх. Я боюсь подвести тебя. Боюсь подвести всю Ала. Боюсь, что окажусь слаб, а Эверам покинет меня в час нужды.
– Все дети Эверама страшатся этого, пока существует Най, – возразила Инэвера. – А Избавитель чувствует опасность острее прочих. Но я всю жизнь за тобой наблюдала, сын Хошкамина. Если тебе не вынести бремени Шарак Ка, то не вынести никому.
Джардир подавил вздох:
– Благодарю тебя, любимая.
– Поблагодари меня тем, что…
Слова оборвались, и только ветер стал слышен Джардиру. Он застыл и даже отлетел назад, чтобы восстановить связь, но не обрел ее – ему пришлось бы слишком сильно оторваться от фургона, и он не рискнул.
Внизу лежал трижды скованный отец демонов: сначала – своей же кожей, поверх нее – мечеными серебряными цепями и напоследок – мечеными стальными стенами.
«Путь долог, а вы смертны, – предрек Алагай Ка. – Настанет час, когда ваша бдительность ослабнет и я обрету свободу».
Таким пророчеством Джардир пренебречь не мог. Они дважды сразились с Алагай Ка, и оба раза князь Най едва не одержал верх. Если, будучи выпущен, он сумеет позвать на помощь, то соберется столько алагай, что с ними не справятся даже избранные Эверама.
– Прощай, голубка, – прошептал Джардир ветру и устремился обратно, присматривать за фургоном.
Они двигались по древним дорогам, подобранным по истертым картам Пар’чина. Они пересекли степи и чащи, срезая путь там и тут, чтобы обходить стороной хутора и лагеря беженцев, и взяли курс на лесистые предгорья. Дорога вскоре исчезла, ибо покрылась за столетия густыми зарослями. Остались тропы, достаточно широкие для фургона, но не сверх того.
С небес Джардир заметил нечто странное. Впереди дорога возникла вновь, и ею, похоже, постоянно пользовались, в последний раз – недавно. Взлетев повыше, он понял, в чем дело.
Активировав корону, Джардир обратился к спутникам:
– Впереди большое селение. Я разберусь, а вы хорошенько смотрите за отцом демонов.
Он посильнее Втянул от копья и устремился к поселку. Их отряд многие недели тащился ползком, и сейчас Джардир был рад поиграть мускулами.
Поселок, таившийся за лесом, стал виден как на ладони, и Джардир остановился так резко, что сотрясся всем существом.
Селение окружали древние каменные обелиски, каждый – высотой в двадцать футов и весом во много тонн. Метки на выщербленной поверхности были достаточно сильны, чтобы не подпускать алагай.
Но поразило Джардира то, что и они, и само селение были красийской постройки. Без современных начертаний и архитектуры, скорее, поселок напоминал развалины Анох-Сана. Какое заблудшее племя его народа обосновалось так далеко на севере?
И куда оно подевалось?
Обыскав здания и вернувшись с разведки, Шанвах опустилась на колени:
– Следов боя нет, Избавитель. Все выглядит так, будто жители быстро собрали пожитки и спокойно ушли.
Пар’чин помрачнел:
– Такое встречается сплошь и рядом, с тех пор как ваш народ выбрался из пустыни и начал размахивать копьями.
Джардир оставил колкость без внимания:
– Так далеко на севере, Пар’чин? Сомневаюсь, что они слышали о моем выступлении.
– Избавитель, – подала голос Шанвах, – а это не Анох-Даль?
Ренна нахмурилась:
– Город… Тьмы?
– Именно, – кивнул Джардир. – Каджи построил Анох-Даль для снабжения войска, когда повел его в бездну.
«Ты найдешь кое-что от Каджи, – сказала Инэвера. – Дар твоего предшественника, который направит тебя во мраке». Не об этом ли речь? Веха, оставленная Избавителем для потомков?
Пар’чин недоверчиво вздохнул:
– И его жители продержались три тысячи лет только для того, чтобы собраться и без всякой причины уйти… когда? Год назад?
– Меньше, – доложила Шанвах. – Несколько месяцев.
– В Ущерб, когда Алагай Ка возглавил нашествие, – предположил Джардир.
– Клянусь солнцем, это не совпадение, – сказала Ренна.
– Мы скоро выясним, – сказал Джардир. – Сейчас нам нужен отдых, покуда солнце высоко. Возможно, мы поспим в последний раз, потому что ночью освободим Алагай Ка.
В узилище было жарко из-за лучей ненавистной дневной звезды. Металлические стены превратились в печь, и температура стала гибельной для скота с поверхности.
Жара была слабою платой за неудобства, но только она помогала консорту перетерпеть неволю.
Все прочее причиняло мучения. Каждый толчок примитивной повозки сотрясал демона, натягивая серебряные цепи, и метки на них вызывали новые муки и стыд. Когда тюремщики удосуживались его кормить, он получал мозги животных – жировая диета без мяса. Томясь в оковах, он был вынужден пожертвовать остатками достоинства и пресмыкался, вжимаясь лицом в отвратительную, пузырившуюся от жара пищу. Тюрьма провоняла ею. Каждое движение становилось пыткой.
И это пение!
Демон ненавидел всех тюремщиков, но к Певице проникся ненавистью особой. Ее голос, даже приглушенный толстыми металлическими стенами, скрежетал и, казалось, разжевывал первобытные тайники даже могущественного мозга консорта.
Через воспоминания и мысли производителя Певицы консорт познал его гнусные чувства по отношению к девчонке – любовь, гордость, надежду. От этого она стала ему омерзительна и возбуждала желание изувечить еще до того, как раздавался ее проклятый голос.
Песня напоминала боевые метки, ибо была отголоском древней магии – давно истершейся из памяти, как полагали при мозговом дворе. Она воздействовала на базовые эмоции демонов, а эмоции в свою очередь притягивали магию. Получалось, что его племя поставляло ту самую энергию, которую песня использовала против него же.
