Когда последнее копье унеслось домой, Наследник сделал паузу, чтобы перевести дух, а остальные сосредоточились на обороне.
И в этот миг Шанджат, прикрывшись щитом, достал из-за пазухи пузырек со слезами дочери. Подломив печать ногтем, он капнул ими на пальцы. В слезах содержалась магия чувств, и он быстро нарисовал одну метку на груди, а еще несколько – на оковах.
Метки коротко полыхнули и погасли, как только слезы испарились. Шанджат зыркнул по сторонам, но конвоиры ничего не заметили. И вряд ли могли заметить, ибо магия, которую он начал излучать, воняла человечностью, любовью и прочей мерзостью, присущей его слабым тюремщикам. Они уловят эту магию, но не сочтут ее опасной.
Угрозы и правда не было – для них. Это было приглашением и следом, вопиющим свидетельством хрупкости человека, приманкой для хамелеона, чтобы тот напал на Шанджата.
Замысел рискованный. Консорт нарастил слишком мало плоти, чтобы отторгнуть татуировку, и бестолковый хамелеон мог, махнув когтями, ненароком его убить.
Но для контроля над ним хватит секундного телесного контакта. Заполучив такого сильного трутня, консорт сбежит в укромное место и пробудет там достаточно долго, чтобы свести с кожи метки. После этого ничто не помешает ему растаять и объявиться на пустующем мозговом дворе.
К тому времени, когда эти насекомые найдут – если найдут – дорогу вниз, консорт восстановит силы, излечится и встретит их во главе бесчисленной армии трутней, запечатлевшись в новом поколении.
Алагай Ка засек хамелеона через два дня спуска по нижним туннелям.
Два дня осторожного нисхождения под охраной меток и сучьего голоска Певицы, позволивших незаметно проскользнуть мимо сотен трутней, которые охотились на подземную живность в проходах верхних – а иногда становились ее жертвами.
Наследник сузил меточное поле короны, чтобы демоны не почуяли людей. Когда же мимо пробегали их стаи, путники жались к стенам и тонкими магическими приемами не позволяли трутням соприкасаться с собственным энергетическим полем.
Тупость трутней была их достоинством как подневольных существ, но на войне с людьми она превращалась в изъян. Защита улья желала лучшего.
Хамелеон поджидал впереди, обернувшись вокруг огромного сталагмита. Его тело идеально слилось со скалой, напластованиями осадков и скопившейся от капели жижей. Свою магию он держал при себе, упрятав под наружный слой, где с первого взгляда ее не заметил бы и Наследник. Но даже этот мало-мальски смышленый трутень не мог проникнуть сквозь пелену, которую создавали Певица и метки тюремщиков, а потому он ориентировался на запах человечины, что исходил от Шанджата благодаря слезам из флакона. Хамелеон был в состоянии учуять близкое присутствие жертвы, но не видел ее и не слышал. Пока.
Консорт замедлил шаг, а Наследник с Разведчиком, следя за дорогой впереди, ничего не заметили. Они продолжали путь, пока не скрылись из виду.
Хамелеон был всего в нескольких прыжках, но между ними маячила дочь Шанджата. Минуя очередной сталагмит, консорт приказал Шанджату чуть пошатнуться и на мгновение уйти из поля зрения остальных.
Он расколол ослабленные звенья цепи и освободил руки и ноги трутня. Шанвах отреагировала спешно, но недостаточно быстро. Боевое мастерство и мышечная память трутня ничуть не уменьшились.
Воспользовавшись ее кратковременным замешательством, трутень стремительно произвел захват и свободной рукой, как молотом, принялся наносить точные удары, ломавшие суставы и кости. Через считаные секунды он отшвырнул ее, словно рухлядь, и прыгнул в сторону хамелеона.
Внезапное движение нейтрализовало эффект меток прикрытия, но хамелеон не выдал себя с его приближением. Он тихо лежал в ожидании, подобно пауку в паутине. Когда жертва окажется рядом, он ударит, и у демона останутся секунды на то, чтобы выскользнуть из мозга Шанджата и войти в сознание хамелеона. Для перехода он мобилизовал последние крохи силы.
Охотница заметила, как он рванул из-за покрова. Она быстрее молнии метнулась наперерез, ничтоже сумняшеся очутившись спиной к хамелеону. Нож сидел в руке, аура не сулила пощады. Она бы его убила, если б могла.
Глупа же была эта женщина, открывшись ему всем телом. С ножом наготове. Со своего места она могла начертить метки, зарядить его татуировки и уничтожить. Сила у людей имелась, однако их примитивный мозг больше доверял стали.
Охотница бросилась в атаку, но ей при всей ее магии и быстроте было далеко до этого трутня. Он перехватил ее запястье, вывернул, и клинок задрожал в онемевших пальцах. Она отвлеклась на нож, стараясь сжать его крепче, и задержки хватило, чтобы трутень шмякнул ее об скалу, а затем изо всех сил впечатал кулак в округлившийся яйцеклад, который раздувал ее брюхо.
Охотница с криком рухнула. Консорт осыпал ее градом быстрейших ударов, нацеленных в то же уязвимое место.
Тяжело упав навзничь, Ренна мысленно выругалась. Воздуха в легких не осталось. Шанджат немедленно надвинулся и продолжил молотить кулаком. В нападении не было плавной грации, которой отличался шарусак его дочери. Шарукины шарумов были грубее, но не менее действенны. Ренна считала себя искушенным бойцом, однако он изловил ее без труда, как кошка – мышь.
Но демон, взявший под полный контроль мастерство Шанджата, не сильно заботился о его болевых ощущениях. Когда он заметил свою ошибку, кисть Шанджата уже превратилась в месиво.
– Думаешь, я тупая? – Прибегнув к магии, Ренна укрепила брюшные мышцы. Ее дитя плавало под защитой брони, прочнее меченого стекла. – Я видела в ксаре, как ты пялился на мой живот.
Замешательство демона подарило ей лишний миг, и Ренна ударила Шанджата в грудь. Ударные метки на кулаке вспыхнули. Она почувствовала, как хрустнули ребра. Он отлетел на несколько шагов и приземлился с удивительной грацией.
Ренна уже была на ногах. Костяная рукоятка ножа прочно сидела в руке и пульсировала от силы.
– Я мог бы сказать, что в этом нет ничего личного, – проговорил Шанджат. – Моя раса борется с вашей, и мою десницу направляет стремление выжить.
Она была проворнее, сильнее, но тем не менее Шанджат отбивал ее выпады, пока не перехватил и не заломил руку. Он медленно придвинул к животу Ренны нож, так и сидевший в ее кулаке. Заряженный магией клинок – один из немногих предметов, опасных для чрева.
– Да, я мог бы так выразиться, – шепнул Шанджат, – но это будет ложью.
Ренна помнила, как впервые порезалась этим ножом. Ей было пять, и после забоя скота Харл велел вытереть лезвие. Клинок, уже тогда острее бритвы, прошел сквозь тряпку, будто ее не было вовсе, а на ладони оставил тонкую линию.
Мать ахнула, но Харл только хрюкнул и поднял руку, не позволяя ей подбежать и помочь. Он ухватил Ренну за крохотную кисть и приблизил ладошку к ее лицу, заставив смотреть на красневшую рану.
«Нож похож на коварную старую псину, – говаривал Харл. – Кусает, что велишь, но, если ты недоумок, он и тебя укусит».
