– Най! – пролаял тот. – Эверам! Вы, святоши, выучили два слова и присобачиваете их к чему ни попадя! Нет никакой Най! Нет никакого Эверама! И вечной битвы между светом и тьмой тоже нет. Алагай – животные. Если на то пошло, им надо за ухом почесать за поджог рыбаков и их кораблей.
Это была речь безумца. Аббан не понимал, как может Хасик взирать на хладнокровное избиение демонами лактонцев и не бояться.
Оторопел и Хеват. Он вскинул руки:
– Замечательно, евнух ка. Что будем делать с нехваткой продовольствия?
– Я умножу набеги, – сказал Хасик. – И передай Джесану, Орману и другим кай, что тот, кто принесет меньше всех, лишится левой руки.
– Гениально. – Аббана затошнило.
– Мудро, – процедил Хеват.
– А на юг пошлем новых разведчиков, – улыбнулся Хасик. – Если власть Дамаджах в Доктауне ослабнет, мы его, может быть, отберем.
– Эверамова борода!.. – прошептал Ича.
– Не удивляйся, малец, – сказал Хасик. – Не так ли поступил твой брат, когда послал Мелан с Асави убить эту бесстыдную хисах? По мне, так Дамаджах пора научиться смирению. Я, наверно, зашью ей щелку и оставлю в рабынях.
Ича и Хеват побледнели, а Хасик встал, его терпение истощилось.
Аббан потянулся за письменными принадлежностями и как бы нечаянно опрокинул чернильницу. Черная жидкость залила стол и запачкала полинявший белый рукав дама.
– Осторожнее, глупец! – рявкнул Хеват, отдергивая руку.
– Прошу прощения, дама. – Аббан извлек сравнительно чистый платок и промокнул его рукав. По ходу он вложил в ладонь престарелого жреца клочок бумаги.
Хеват насторожился, но оправдал доверие. Зажав бумажку в кулак, он сунул руку за пазуху, притворившись, будто рассматривает испачканный обшлаг.
– Убирайся, хаффит. Я сам разберусь.
Хасик фыркнул, откатывая кресло Аббана от стола.
– Был, как обычно, рад увидеться, дама.
Аббан, отъезжая, обменялся с Хеватом многозначительным взглядом.
– Я удивлен, – осторожно заметил Аббан, когда они двинулись назад через двор.
– Чем, хаффит? – спросил Хасик.
– Тем, что ты поручаешь набеги другим, а не участвуешь в них сам.
– Что, Аббан, не терпится от меня избавиться? – хохотнул тот. – Не надейся, что я оставлю тебя здесь строить козни. Переброшу через коня – и поедем, как поначалу.
– Я скучаю по тем временам, – солгал Аббан, и Хасик хмыкнул. – Но рад иметь крышу над головой. Мне лишь казалось, что ты получаешь немалое… удовольствие от завоеваний.
– Теперь я получаю удовольствие от свинины, – сказал Хасик. – И от придонных тварей, а еще люблю делать больно тому, кем недоволен. Не забывай об этом, хаффит.
– Ни в коем случае, евнух ка, – кивнул Аббан.
Накормленный и ухоженный Каджи дремал за плечами; Ашия с Терном наблюдали за выездом воинов из монастыря.
– Они высылают поисковые отряды, – сказала Ашия. – У них продовольствие на исходе.
– Вернутся пустыми, – ответил Терн. – Грабить больше некого.
Ашия распустила шелка, которыми был приторочен узел с Каджи. Она вручила его Терну, и тот встревожился.
– Каджи проспит еще несколько часов. Унеси его в терновник.
– Что ты делаешь? – спросил Терн.
– Крепость опустела, как никогда, – ответила Ашия. – Пора на разведку, лучшего случая не представится.
Терн не прикоснулся к ремню.
– Я запросто проберусь.
– Твоя доблесть безгранична, Терн асу Релан, – сказала Ашия, – но мне есть с кем связаться из соплеменников, а ты этого не сможешь. Идти должна я.
Терн заколебался, и Ашия, не давая ему возразить, помогла надеть узел.
– Если тебя схватят…
– Не схватят, – успокоила его Ашия. – Сейчас там суматоха, я переберусь через стену и вернусь до заката.
– Будь осторожна, – сказал Терн.
Ашия чмокнула его в щеку:
– Даю слово, кузен.
Она отвесила ему шлепок, и паренек выбежал из скального пристанища. Они так славно прибрали пещеру, что начали считать ее домом и не горели желанием исполнять миссию.
Но Дамаджах полагалась на Ашию, а исход Шарак Ка был неясен.
Ашия повязала поверх белого платка черную ткань, смотала ее, изобразив мужской тюрбан, и опустила черное покрывало.
«Ищи хаффита через отца твоего отца».
Это означало одно: дама Хеват, правивший этим местом до Хасика, был жив и оставался внутри.
Нужно лишь сделать круг, очутиться спиной к озеру и взобраться на стену с западной стороны. Утреннее солнце позволяло держаться в тени, а общие взоры были прикованы к выезжавшим за ворота воинам. Благодаря хора в обуви и беспалым перчаткам Ашия без малейшего затруднения, как паук, поднялась на внешнюю стену.
Не выходя из тени, она скользнула вниз. Одновременно, поиграв камнями с хора в колье, Ашия окружила себя зоной тишины и так слилась с фоном, что превратилась в размытое, стремительно движущееся пятно.
Предосторожность оказалась излишней. Часовые били баклуши, полагаясь на прочность и высоту стен. Она без труда проскочила мимо стражей во двор.
Вокруг раскинулась сплошная помойка, вонявшая мочой и немытыми телами, но в этом хаосе нашлось много мест, где можно было прятаться по ходу обыска цитадели. В те считаные разы, когда Ашии приходилось пересекать освещенную улицу, она представала очередным истощенным даль’шарумом, а ее одежда, пропитанная соком алагай’вирана, выглядела такой же грязной, как у всех.
Она быстро нашла дедовскую часовню и проскользнула мимо охранников, но дед оказался не один. С ним беседовал ее кузен Ича. Она притаилась, ожидая, пока тот уйдет.
– Он же хаффит, – говорил Ича. – Неужели ты ему доверяешь?
– Конечно нет, – отвечал Хеват. – Аббан солжет не задумываясь, если ему это выгодно.
– Тогда ты не знаешь, правда ли это.
– Но здесь я ему верю, – сказал Хеват. – Твоего брата, первенца Избавителя, не застрелили в битве при Энджирсе. Его убил этот… этот…
– А хоть бы и так? Неужели это преступление переполнит чашу нашего терпения и мы восстанем? – горько рассмеялся Ича. – В одном Хасик прав: мы давным-давно вышли из поля зрения Эверама. Какая разница, кто кого убил?
– И в самом деле, – вздохнул Хеват.
Ашии было больно видеть их сломленными. Она помнила деда как фигуру внушительную, всю жизнь вселявшую в нее ужас. Как патриарха, чье слово в их семействе становилось окончательным. Его решения были незыблемы.
Теперь он стал обычным человеком, в белых одеждах с желтыми пятнами, от которых несло мочой. Слухи подтвердились. Хасик лишил мужского достоинства всех, кто жил в крепости.
