– Лжешь, хаффит! – Лже-Хасик выпятил челюсть, но Аббан не дрогнул. – Я верен Алагай Ка и буду вознагражден.
Аббан выдержал его взгляд:
– Чем? Каракатицами и свининой? Мною, чтобы пытать? Новым копьем промеж ног? Тебе, Хасик, всегда не хватало воображения.
Оригинал ударил бы его за такие слова, но хамелеон вновь пошел рябью и опять превратился в лже-Аббана.
– Что сказала бы мать, услышь она, как ты пикируешься с покупателем, еще не начав торговаться?
– Ты, очевидно, очень мало знаешь о моей матери, – ответил Аббан.
Хамелеон замельтешил, принимая обличье Омары, престарелой матери Аббана. В отличие от лже-Хасика и лже-Аббана эта копия была безупречной вплоть до морщин и любимых духов.
– Гордись, сын мой. Ты достойнее шарумов-собак. – Голос и жесты, опять же – точь в точь как у Омары. Интонации – тоже.
Но Омара – за тысячу миль отсюда, и Аббан не сомневался, что Хасик ни разу с нею не встречался. Как же демону удавалось так точно ее копировать?
И тут он почувствовал волю демона – она обшаривала его сознание. Его доставили сюда не для устных расспросов. Дознание уже началось.
Однако теперь, когда Аббан осознал вторжение, мир внешний утратил важность и он сосредоточился на внутреннем. Он устремился за демоном в свои воспоминания, образы прошлого, которые были столь живы, что он как будто переживал их заново. Вот его вырывают из рук Омары и ввергают в шарадж. Вот Хасик избивает его в тот же день и дни последующие. Унижение. Боль.
Демон упивался всем этим, как люди упиваются кузи, чуть ли не урча от удовольствия.
Это было вопиющее насилие, и Аббан отпихнул волю алагай, пытаясь вытолкнуть ее из сознания.
Алагай Ка легко и с ленцой пресек его неуклюжую попытку, как поступал Хасик в детстве, когда отражал удары Аббана.
Демон вновь окунулся в его воспоминания, на сей раз – о падении со стены, после которого Аббан валялся с переломанными ногами на дне Лабиринта. О дальнейших унижениях – как он снова и снова подводил единственного товарища, вынуждая Ахмана выбирать между дружбой и долгом, пока не пришлось решить окончательно.
Как обернулись бы события, не упади Аббан со стены? Был бы Ахман сейчас рядом? Если бы Аббан не возвращался на базар, не отдавал Пар’чину карту…
Водоворот в его сознании вдруг замер и начал слипаться. Демон сосредоточивался на этих воспоминаниях и наседал столь настойчиво, что у Аббана закружилась голова. Тело пробрали судороги – алагай извлекал наружу каждый запах и звук, каждую мелочь, касавшуюся Пар’чина.
Тогда Аббан понял, что призван не только ради электрумного рудника. Намерения демона были куда серьезнее и опаснее – для него и всей Ала.
Демон желал узнать об Ахмане. Желал узнать о Пар’чине. И в глубине души, если такая штука существует, Аббан понимал, что должен не допустить этого даже ценой собственной жизни.
Эта мысль даровала ему свободу, и он собрал волю в кулак. Аббан любил своих жен и детей, любил богатство и удобства, но прежде всего – саму жизнь. Если он готов ею пожертвовать и выставить на торги, значит в этой битве не стоит скупиться на силы и средства – придется использовать все, чем он располагает.
В эту секунду он вдруг по-новому взглянул на Ахмана и Пар’чина.
«О друзья мои, как же я вам насолил! Вы были целиком и полностью правы».
И с этой последней мыслью Аббан нанес захватчику волевой удар.
Демон не был готов к новому посягательству. Он считал Аббана трусливым слабаком. Аббан проломил защитный барьер и вышиб чужака из воспоминаний. Затем принялся выдавливать волю демона из тела.
Тварь удивленно уставилась на него. Не хамелеон, сохранявший облик Омары, а сам князь алагай. Он искоса рассматривал его огромными глазами, не понимая, как такой муравей посмел ему воспротивиться.
Аббан увидел в черных зенках свое отражение – дрожит всем телом, слюни текут. Ну и пусть, ему все равно, важны только демон и его воля.
«Чего ты хочешь?» – вопросил его разум, и Аббан вдруг последовал за тварью, которая втянула его в себя.
В чуждом сознании он увидел ее – Алагай’тинг Ка, матерь демонов. Услышал ее мычание, учуял гормоны в душном и жарком воздухе. Из нее сыпались яйца, которые вскоре превратятся в королев. Детеныши начнут насыщаться как бешеные, стремительно увеличиваясь в размерах и набираясь сил.
Для насыщения понадобятся люди, под боком, в больших количествах.
Те же тысячи глупцов, запертых в монастыре.
Все обнесенные стенами города. Это не убежища, а кладовки.
Демон нанес ответный удар, и Аббан осознал, что отвлекся. Его вынесло из мыслей твари, но бой не закончился. Их воли боролись вне тел, в пустоте между ними.
Теперь Аббан понимал противника. Он прочитывал желания демона, как у ротозея на базаре. А если знать, чего хочет – в чем нуждается – покупатель, его нетрудно заманить и отоварить.
Демон не был ротозеем и сопротивлялся. Он тоже знал слабые места Аббана, а его воля была неимоверно сильна.
Но Аббану нравилось, когда торг продвигался со скрипом.
Поединок затянулся, и Аббан обнаружил, что сдает позиции. Воля демона не отступала ни на пядь, отыгрывая свое. Аббану было нечего терять, но Алагай Ка хотел заполучить все. Вдобавок демон был искушен в ментальных боях, правила которых Аббан лишь начинал постигать. Демон медленно, неуклонно завоевывал пространство, тесня Аббана и загоняя его обратно в тело.
Ему было даже незачем побеждать. Если Аббан даст противнику малейшую передышку, тот прикажет Хасику или хамелеону придушить его до потери сознания и овладеет бесчувственным мозгом.
Но вдруг Аббан услыхал знакомую песню и понял, что и ему не придется побеждать демона, достаточно лишь продержаться чуть дольше.
Ашия не сбивалась с ритма, и «Песнь о Лунном Ущербе» окутывала их с Терном и Каджи, пока они подкрадывались к Алагай Ка.
Энкидо учил, что в битве нужна отстраненность, эмоциональная дистанция: это позволяет воинам взирать на сражение со стороны, под всеми углами. Ашия могла с хладнокровной уверенностью подобраться к обвалу скальных демонов.
Но это был Алагай Ка, отец демонов, воевавший с самим Каджи. Чем помогут ее жалкое пение и короткие копья против такого врага?
Тем не менее она кралась к нему с оружием наготове, пока демон занимался Аббаном. Хасик стоял на карачках. Старуха, кем бы она ни была, обмякла, как марионетка с перерезанными нитками.
Ашия показала Терну пальцами:
«Теперь действуем быстро».
Затем сорвалась с места, выставив копья.
Хасик повел носом и поднял взгляд:
– Господин!
Демон заметил Ашию в тот миг, когда она сделала выпад обеими копьями. Тварь шарахнулась, и острия пронзили воздух. Алагай Ка нарисовал метку и отшвырнул Ашию, словно ребенка. Она чуть не врезалась в Терна, но паренек проворно посторонился и поднял свой бурдюк.
